был, а не Ночь, я б сказал, что только шаманом ты и можешь быть. Уж больно дела твои сегодняшние на шаманское безумие похожи.
– На что? – замирающим голосом спросил Пукы.
– Ты что, у себя – откуда ты там родом – не видал, как шаманами становятся? – усмехнулся Белый.
– Наш шаман-то старый, – вглядываясь в лицо Белого так, точно от следующего слова зависела его жизнь, выдохнул Пукы.
– Ясно. – Белый кивнул. – Когда шаман посвящение проходит, духи на него накидываются. И тут уж от него все зависит. Поддастся – погибнет, замытарят его духи, замучают, тяжестью своей разорвут. Совладает – будет им приказывать, будут они на зов его приходить и волю его исполнять. И чем сильнее духи, которых шаман победит, тем сильнее он сам. Мне вот всякая мелочь лесная досталась, – грустно улыбнулся Белый. – Не в обиду твоей маме сказано, – кивнул он Нямь.
Пукы стоял как оглушенный. Он вспомнил дорогу нижних духов позади черного чума – Донгарова чума! Выше Самсай-ойки и Хонт-Торума стоял только сам подземный повелитель – Куль-отыр! Он справился с сильнейшими! Значит, сам он…
– А вот если человек… ну, справился с духами… Он обязательно становится шаманом? – дрогнувшим голосом ответил Пукы.
– Птенец, когда взлетает, обязательно становится птицей? – величественно вопросил шаман. Посмотрел на ошалелую физиономию Пукы и, видно, решив, что мальчишке не понять высоких сравнений, отрезал: – Обязательно. Духи для того и приходят – чтоб совсем шаманом сделать.
Пукы почувствовал, что его не держат ноги. Он снова сполз вдоль стены и плюхнулся напротив Белого. Обязательно. Обязательно. Для того и приходят.
– Но тебе-то что за дело? – не отрывая от Пукы глаз, медленно протянул толстяк. – По Ночам духи к шаманам уже с тысячу Дней не приходили. С тех самых пор, как не стало Черных. Белые встречаются с духами Днем, камлают на свету, лечат под лучами солнца… Был бы ты и впрямь шаманом, мальчик, рассказал бы я тебе… сказку. Глупую и наверняка лживую, из тех, что порой старые, выжившие из ума шаманы рассказывают своим ученикам. Историю про всеми забытые времена до Кайгаловых войн. Когда Донгар Великий Шаман и его черное воинство вставало между людьми и Ночью. Когда злые духи не рисковали входить в стойбище, привлеченные писком новорожденного младенца, ибо кроме сладкого детского мяса да бессильных криков беспомощной матери их могла встретить ледяная ухмылка поджидающего Черного. Когда деревья в тайге вдруг набрасывались на похищающих наших женщин чудищ подземного мира, а земля проламывалась под лапами крадущихся к чумам мэнквов-людоедов. Когда кули, духи болезней, не истребляли к Рассвету целые селения. Но Черных шаманов нет уже тысячу Дней, а потому страшное время – Ночь, мальчик. – Белый вдруг подался вперед, пристально вглядываясь Пукы в лицо. Голос его упал до едва слышного шепота. – Ночью нельзя болеть – никто тебе не поможет. Нельзя в лес идти – никто тебя не оборонит. Ночью темные духи гуляют на свободе – нет им в Ночи повелителя. Захотят – душу украдут, захотят – силу отнимут, мужчину достанут, женщину, ребенка… – по лицу его пробежала тень. Страшная тень – горя. Вечного, неизбывного. – А Белые лишь глядеть будут да выть от бессилия, а сделать – ничего не смогут. Поверь мне, я знаю. Сам глядел. Страшное время – Ночь, – повторил он и тяжело, по-стариковски, поднялся. – Выздоравливай, мальчик. Не стоит хворать Ночью. Нет в Ночи человеку защиты.
Шаркая, будто у него враз отнялись ноги, Белый побрел прочь. Пукы не отрываясь глядел ему вслед.
Свиток 24
О тяжелом наследстве Черного шамана
Она стояла перед ним, насмешливо улыбаясь. Огни ярко-сапфировыми точками мерцали в ее глазах, раздвоенный язычок хищно трепетал между приподнятых в улыбке губ, а тонкие руки уверенно сжимали копье. Он знал, что копье любимое, с удобным ухватистым древком, никогда не выскальзывающим из ладоней. Еще бы ему не знать, ведь он сам ладил это копье для нее. Когда-то.
Сейчас – ее войско стояло за ее спиной. Ровными рядами выстроившись в снегу. Зависнув на ветвях вековых сосен. Кружа в темном небе под светом луны.
За его спиной не было никого. Ни духов, покинувших его, ни соратников, оставшихся на залитом кровью поле. Никого, кроме тех троих, что сейчас торопливо уходили тайными лесными тропами, уходили от места последней битвы – часто оглядываясь, но не смея вернуться. Потому что он сам отослал их. Конечно, эти трое не смогут уже ничего изменить. Но, может, они сумеют хоть что-то сохранить?
Она склонила голову:
– Приветствую тебя, Донгар Кайгал, Черный Шаман, земной муж мой!
– Приветствую и тебя, ведьма-албасы, небесная жена моя! – хрипло ответил он, чувствуя, как медленно, капля за каплей оставляют его силы.
Она тоже это почувствовала – и ударила мгновенно. Именно так, как он когда-то учил. Копье завертелось сплошной мельницей, не давая понять направление удара. Хищное лезвие наконечника метнулось из круговерти, целя ему в грудь. Он отмахнулся своим копьем, принимая удар на древко, – руки двигались тяжело, словно до краев налитые свинцом. Попытался на обратном ходе достать ее тупым концом, но она легко, играючи, отбила удар и закружила вокруг него. Казалось, весь воздух наполнился сверканием копейного острия – она атаковала слева, справа, в лицо и со спины, кажется, пребывая во всех местах одновременно. Он топтался на месте, едва успевая подставлять свое копье под ее удары, и казался затравленным медведем, которого атакует шустрая сильная лайка. Осталось только немного подождать – и израненный медведь сам рухнет в снег, подставив беззащитное горло. Это видели все, в это верили все – ее соратники счастливо орали у нее за спиной, видя, как копье предводительницы загоняет в угол некогда грозного врага. Побежденного. Проигравшего. Обреченного на гибель. Всего один верный удар…
Он явно слабел, копье его двигалось все медленнее, вот он открылся… Она ударила. Не могла не ударить – чтобы завершить их давнюю вражду, на глазах у всего войска победить его, пришпилить к мерзлой земле и оставить умирать, одного, никому не нужного… Пусть даже потом ей останется лишь умереть самой. Ее копье прянуло вперед.
Он подпрыгнул, переворачиваясь в воздухе. Наконечник ее копья просвистел у него под ногами. Донгар приземлился прямо на древко, ломая его пятками, опрокинув в снег женщину. Она успела только хрипло закричать и бесполезно закрыться руками, глядя на сверкнувшее над ней острие…
…С хриплым криком Пукы вскочил. Пошатнулся. Что-то подбило его под ноги, и он полетел вниз, распластавшись по покрытой ледяной коркой земле. Громко чихнул.
Он лежал, уткнувшись носом в золу погасшего костра. У подножья саней, с которых только что свалился. Подаренное отцом Нямь одеяло из заячьих шкурок свисало с подножки. Он сел, потирая заспанную физиономию:
– Какая еще жена… Не нужна мне жена, зачем мне жена, мне только тринадцать Дней…
В ушах его все еще звенели боевые крики, а под веками плавало прекрасное девичье лицо с расширившимися от ужаса глазами. Она была красивая. Красивее Нямки. Пожалуй, даже красивее самой мис-не. Неужели он ее убил? Пукы разжал стиснутые кулаки и завороженно посмотрел на свои ладони. Кажется, они еще помнили ощущение шершавого древка…
Он медленно огляделся по сторонам. Обозники безмятежно спали у погасшего костра. Пукы поднялся и подхватил с земли пустой берестяной туесок. Заглянул в котел. Если по стенкам да по дну поскрести, немного мяса наберется. Все не совсем пустым в путь пускаться. Пукы наклонил котел – дужка тихо звякнула. Знакомая тетка-стряпуха завозилась, зашлепала губами… и перевернулась на другой бок. Обмерший было Пукы тяжело перевел дух. Пронесло! Нервно оглядываясь, он отколупывал со стенок кусочки пригорелого мяса.
– Ладно, на всю дорогу не напасешься, – пробормотал мальчишка, захлопывая крышку туеска. Он попятился от костра, не отрывая глаз от спящей на санях возле матери Нямь. Вздернутый носик тихонько
