Едва лишь было произнесено последнее слово, вызывающее Мерзлый дождь, как и без
того сумеречное под витражной крышей пространство потемнело внезапно повисшим в
нем ливнем. Огромные, набухшие невесть откуда взявшейся влагой капли висели в
воздухе причудливыми гирляндами, весело перемигиваясь разноцветными бликами.
Потом все они разом помутнели, в один миг насквозь промерзнув и превратившись в лед, а затем с нежно-хрустальным звоном взорвались, пронзив пространство тысячами
острейших осколков. Мелодично звенящая смерть прошила паукообразных насквозь, превратив их в кроваво-ледяную кашу, а разлетевшиеся далеко вокруг ледяные осколки
посекли плиты и колонны мелкими, но глубокими оспинами.
На миг вспыхнула под витражной крышей яркая радуга, слегка подкрашенная
промороженной кровью, а затем улеглась, осыпавшись на серые плиты мостовой.
Разразившаяся здесь ледяная буря порвала и прибила к земле зеленое облако, разметав его
на части, и Мей, все еще прикрытый щитом Ходы, снова зашевелился, крутя головой по
сторонам и недоумевая, куда это все подевались. Видно, имел он на нападавших какие-то
свои виды… Хотя, впрочем, понятно какие – головы, господа мои любезные, головы…
Новые и уже почти совсем бесхозные…
– Ладно, не переживай, – Осси потрепала Мея по призрачному загривку. – Будут еще тебе
черепа. Для закрытых земель здесь что-то больно людно. Сдается мне, что эта встреча
была не последней.
«Так, может, они в обе стороны закрыты. Земли. То есть: ни, тебе, сюда войти – ни, тебе, отсюда выйти… Вот и сидят они тут…» – предположила Хода, сворачивая все еще
распахнутый над Мейем щит.
– Ага, а от скуки они тут конечности себе поотращивали и по стенам бегать начали, –
подхватила Осси.
«А что? – вскинулась Хода. – Эволюция, между прочим, – штука жестокая и
непредсказуемая, она еще и не то может. Особенно если в замкнутом пространстве».
– Ну, разве что в замкнутом… – примирительно сказала Осси. Уж больно не охота ей
спорить было.
До конца проулка, который закончился лестницей из белого камня, сбегающей куда-то
вниз, дошли без приключений и неожиданностей. И это было хорошо, потому, как для
замкнутого пространства и позабытых всеми мест плотность проблем на квадратный ард
здесь и так превышала все мыслимые и немыслимые пределы.
Лестница была хоть и небольшой, но пока спустились, солнышко уже успело скрыться за
далекими горами, в воздухе ощутимо попрохладнело, а небо налилось густой темной
синевой. Иначе говоря, – вечерело. Причем, прямо на глазах.
Это, впрочем, ровным счетом ничего не значило и не меняло, ибо усталости никакой леди
Кай так и не чувствовала, а в опускающейся на дно потерянной долины темноте ее
недавно пожелтевшие глаза видели также хорошо, как при ярком утреннем солнышке. А
может даже и получше. Словом, никаких неудобств наступающая ночь с собой не несла, а
поэтому и остановить неуклонное продвижение вперед к намеченной цели никак не могла.
Впрочем, продвижение все равно остановилось.
Остановилось, едва только леди Кай покинула лестницу и ступила на небольшую
площадь, зажатую со всех сторон темными громадинами строений непонятного
назначения. Хотя, – не то, чтобы совсем уж непонятного… Учитывая местную, так
сказать, специфику и направленность, можно было с уверенностью утверждать, что
неизвестные постройки – суть очередные храмы, молельни и микдаши[1]. Иными словами
– места, куда время от времени заглядывают боги, чтобы пообщаться со своей паствой.
Внять мольбам и наставить на путь, так сказать.
Но высокие стены старых и укутанных сумерками строений были не более чем
обрамлением для небольшой идеально круглой пласы[2], и служили лишь фоном для
действа, которое собственно и прервало поход леди Кай, можно сказать, на полушаге. А
само действо разворачивалось около маленького, и что примечательно – все еще
работающего фонтана, устроенного посреди площади.
Выполнен он был безо всяких, там, затей и ненужных излишеств, что впрочем, не мешало
ему сиять бело-голубым светом в сумраке уже почти полностью накрывшем небольшую
площадь. Причем сияние его было не тем мертвенно-тусклым, которое разливает под
собой бледная и скупая луна, а ослепительным, заливающим все окрест и рождающим к
жизни густые, глубокие и почти что живые тени.
Центральная скульптура фонтана, изображающая, как совсем нетрудно догадаться, распростертую и охраняющую всех и вся длань,
