Воскресенье Ильин решил провести за городом. В пионерлагере, где находится Андрей, — родительский день. Так что приятное с полезным. Места дивные, лагерь в лесу, рядом речка. Иринка уже моталась туда с рыночными помидорами и клубникой. Старый лаз, у которого нетерпеливые родители назначали встречи, больше не годился: парень так вырос, что отовсюду видать. Но Иринка все-таки нашла новый лаз и встретилась с Андреем.
— Помидоры взял, а клубнику — ни за что: взрослый!
— Ты сумасшедшая мать, — сказал Ильин, ласково взяв Иринку за подбородок и целуя в губы, пахнущие летом. Она была в его любимом стареньком сарафанчике, уже загорелая.
— Женя, ну что ты, ей-богу…
Как всегда, он потом посмеивался над ее благоразумием, как всегда, было приятно называть Иринку пугливой и смотреть на капельки пота, выступившие на ее загорелом лице. Все было так, как обычно, и все-таки Ильин хмурился. Он старался быть веселым, но из этого ничего не получалось. И он упрекал себя за эту свою вспышку, как будто в ней было что-то безнравственное.
Он по-прежнему любил Иринку, но теперь в их отношения вмешалась тайна. О Ларе он, конечно, давно рассказал, но как рассказал: умница, великолепно знает Восток! «Возможно, приедет в Москву…» — прибавил он осторожно.
— Она вполне может остановиться у нас, — немедленно откликнулась Иринка. — Тем более теперь, летом, когда нет детей…
Но что запретного было у него с Ларой? Ничего, если не считать нескольких поспешных поцелуев, И все-таки было что-то, чего Иринка не должна была знать. Его походы на почту к «колдунье». И письма Лары. И свои письма он писал не дома, а на работе или на почте, а один раз зашел в гостиницу, расположенную неподалеку. Там в холле было прохладно и, благодаря вечнозеленому плакату «Мест нет», совсем тихо. Только два-три человека дремали в огромных кожаных креслах в ожидании чуда. Там он написал Ларе письмо. А что в нем было запретного? «Милая Лара!» и «Ваш Ильин».
С утра парило, ждали — вот-вот ударит гроза, становилось все более душно. Электричка битком набита людьми. Иринка сгибается под родительскими доспехами — сумкой и допотопным бидончиком. А у Ильина в руках большой термос и еще какой-то чемоданчик.
Потом крестным ходом шли от электрички до лагеря, и каждую минуту Ильин останавливался и просил глоток из Андрюшкиного бидона.
Увитая цветами арка — «Добро пожаловать!», улыбки вожатых, железный голос начальницы лагеря, концерт самодеятельности, ребята в греческих хитонах, какой-то симпатичный карапуз исполняет на виолончели «Элегию» Массне, овация, маленькая девочка читает: «А он, мятежный, ищет ури, как удто в уре есть окой», — овация, и в заключение — танец матрешек. Но Андрея не видать ни в одном номере.
К Ильиным подходит девушка, похожая на египтянку: соответствующий разрез глаз плюс бронзовый загар.
— Ника, старшая пионервожатая. Вы родители Андрея Ильина, не правда ли? — Она доверительно берет под руки Ильиных. — Хотелось поговорить. Мы серьезно озабочены вашим сыном. Нет-нет, вполне здоровый и умственно полноценный мальчик, но если член нашего коллектива не желает принимать участия ни в одном лагерном мероприятии, то мы имеем право спросить: откуда эта внутренняя разболтанность? С Андреем разговаривала не только я, но и методист-психолог! — Египтяночка взволнована, бронза теряет торжественность, проступает вульгарный медно-красный загар.
— Спасибо, большое спасибо, — говорит Иринка и при этом наступает на ногу Ильину, чтобы не вздумал спорить. — Разумеется, мы поговорим с Андреем.
— Разумеется. — Старшая пионервожатая снова бронзовеет. — Неучастие вашего сына в сегодняшнем смотре самодеятельности — это исключительно его вина. Наша задача — с самого начала подсмотреть и не упустить талант. Ваш Андрей легко поднимает тяжелую штангу, вир-ту-оз-но! Но выступать отказался. Ничем не мотивированный, я бы даже сказала, грубый отказ.
— Спасибо, спасибо… — повторяла Иринка.
Ильину египтяночка не понравилась: подсматривание талантов, методисты-психологи… Та же пятибалльная система в летних условиях… Слава богу, наконец-то замаячил Андрей!
— Как дела, штангист?
— Уже успела наябедничать!
— В каждом доме свои порядки… — вмешалась Иринка.
— Ябеда, ненавижу! — сказал Андрей как-то не по-детски тяжело.
— Ты что, надо все-таки выбирать слова!
— Накепать бы тебе за все это хорошенько! — сказал Ильин. — Пользуешься тем, что у тебя родители прогрессивные…
Иринка умело перевела разговор на другую тему, прочла письмо от бабушки и Милки, но под конец все-таки сказала, что надо учиться культуре общения, это обязательно для интеллигентного человека.
— Но если она мне еще раз начнет про штангу!..
— Ну что тогда? — Иринка засмеялась и ушла прощаться с египтяночкой.
— А я ей не клоун в цирке, — сказал Андрей.
— Ладно, ладно… — Ильин поцеловал сына. — Давай о себе знать. И я тоже напишу.
— Да, да, пиши обязательно, — оживился Андрей. — Только знаешь, папа, пиши не сюда, а до востребования…
— А это зачем? Да у тебя и паспорта еще нет…
— Можно и без паспорта, — сказал Андрей. — По свидетельству дают. Танька Мстиславцева каждый день на почту бегает…
— Ладно, ладно… — повторил Ильин. («Культура общения! Да я с собственным сыном не знаю, как найти контакт!..»)
На обратном пути стало еще более душно. Иринка что-то щебетала о своем разговоре с начальницей — уж не такая она железная, это микрофон искажает голос, — а Ильин все думал об Андрее и мысленно видел его, хорохорящегося и отстаивающего свою независимость. Он и понимал сына, и сердился на него. И рядом мелькало нездоровое, одутловатое лицо Миши Папченко, хотя, казалось бы, он-то здесь при чем? Но, черт его знает, может быть, Евсей Григорьевич тоже вывозил сына в образцовый лагерь?
— Психологи! Методисты! Да они просто ничего не умеют!
Иринка молчала, но Ильин отлично знал, о чем она думает: «Парень хорошо пристроен, тем более — в Москве дикая жара, остальное — переходный возраст, а все газеты пишут, что в этом возрасте лучше быть в коллективе».
На середине пути их настигла гроза с ливнем, спрятаться было некуда, оба промокли, а у Иринки был такой вид, словно она вышла из моря в купальном костюме. Ильин взглянул на нее и засмеялся. И в это время почти впритык заскрипела машина.
— А ну-ка, девушки, а ну-ка, парни!
— О господи, — сказала Иринка радостно, — как вы нас перепугали!
Только сейчас Ильин понял, что это Маяк Глаголин, а рядом его жена, Тамара Львовна. Ильины познакомились с ними в прошлом году на юге. Глаголины очень известны в научном мире, кажется, разрабатывают теорию гравитации, какие-то знаменитые опыты, все их зовут «супругами Кюри». Маяку лет пятьдесят, а сколько Тамаре Львовне — никто не знает, она старше мужа, но когда играет в теннис, ей и сорока не дашь.
— Забирайтесь в машину, — приказал Маяк.
— Вы тоже в Москву?
— Как раз наоборот, из Москвы на дачу.
— Тогда нам не по пути, — сказал Ильин. — Здесь рядом остановка автобуса. И здесь стою я, как сказал Мартин Лютер.
— Ну нет, господин Лютер, вы же еще ни разу у нас не были, и теперь вы наша добыча. Тамара, в авоське мой восьмизарядный кольт, если только его не заклинило свежепросоленными огурчиками. Не обожаете?
— Еще как! — сказал Ильин.
