— Я не буду звонить тебе из лагеря, потому что завтра, в крайнем случае послезавтра, вернусь, — сказала Иринка. — Впрочем, это зависит от Андрея.
— Да, да, — сказал Ильин. Оставалось достаточно времени, чтобы сказать: «Никуда вы не поедете, бросайте билет, и конец египтяночке!» — но в это время Андрей обнял его и поцеловал:
— Держись, пап, все будет нормально!
Через час Ильин был дома, принял душ и лег спать.
20
Он проснулся от звонка в квартиру. Вокруг еще дымились обломки снов, в окне раскаленная Москва, на часах полдень.
Пошлепал босой к двери с твердым намерением не открывать, кто бы там ни был — почтальон, телевизионный мастер, которого вызывали неделю назад, или добрый старик из «страхования жизни». Но это был Аржанов.
— Минуточку, я только оденусь!
— Какого черта, — через дверь заревел Аржанов, — я же не девушка! Ну, вы и сибарит, — сказал он, входя и осматриваясь. — Я уже в десяти местах побывал… Хотя после конторской лямки вы, я думаю, почувствовали себя… Ладно, идите в душ, а я заварю чай. Вам-то, я думаю, что чай, что вода, вы человек идейный, а я чаек уважаю. С легким паром, ваше превосходительство, — дурачась встретил он Ильина. — Ну как, веничком все заботы прошли?
— Не говорите, издергался я за это время…
— Стыдились бы! Вы посмотрите на себя: красавец мужчина, мускулатура, чемпион по классической борьбе, тур де бра, партер! «Издергался». И учтите, что я к вам на сегодняшнее рандеву навязался не для сочувствия, а потому, что ваша защита меня действительно тронула. С Аржановым такое не часто случается… Ну как чай, хорош?
— Отличный! Может, разбить яичницу? Я сегодня на холостом положении.
— Не гоните картину, дайте высказаться. Самохинское дело для защиты самое невыгодное. Испокон веков, еще, может, и суда не было, люди пытались разобраться в мотивах преступления. А у вас что за мотивы? Кругом корысть, корысть и одна только корысть! А вы заставили нас поверить, что человек, совершивший убийство из самых низменных побуждений, способен на самое прекрасное и высокое чувство… Это, знаете, кое-что!
— Спасибо за добрые слова, но на суд моя защита никакого впечатления не произвела.
— Я уверен — заменят пятнадцатью годами!..
— Штумов советовал, чтобы я написал и от имени Самохина. Но тот не захотел подписывать…
— Этот ваш барбос? Пренеприятнейший, надо сказать, тип. Убил, и еще охорашивается… Заменят, заменят, вот увидите. Я на вас ставлю! Слушайте, что это у вас на полке — Омар Хайям?
— Да, кажется, — сказал Ильин, думая о своем.
— Кажется! — Аржанов подошел к книжным стеллажам. — А Булгаков — это вам тоже… кажется? У вас там в конторе сказочный киоск, но сидит в нем совершенно железобетонная дамочка! А вы, я вижу, любимчик… Откровенно: когда я узнал о вашем переходе в адвокатуру, то удивился: а этому зачем? Случается у нас в первопрестольной, что человека в адвокатуру списывают, но тут совсем не то… Какие причины? Есть обывательское мнение, что адвокат гребет золото лопатой. Но вы-то слишком опытный человек, чтобы верить этому вздору! Тем более что в материальном смысле вы скорей потеряли, чем приобрели. Ваша контора — это, знаете, как ни верти… Но, может быть, призвание? А возраст? Когда тебе двадцать лет, ты это свое призвание пузом чувствуешь. Но двадцать-то когда было ? А ну как с призванием не повезет? Бывает, знаете, да еще как! Вроде и старается, бедолага, бегает… И так всю жизнь и пробегает, вроде наших мушкетеров. Нет, тут надо поверить в свою звезду. Да так, чтобы и вокруг все поверили. Вы на бегах бывали?
— Всего, кажется, два раза.
— Считайте, что не были. А я вот поигрывал и даже, случалось, выигрывал. Выигрывал почему? Никогда не ставил на темных лошадок, только на фаворита. И мне нравится, как вы пошли. Вас еще на телевидение не приглашали?
— Уже, — сказал Ильин угрюмо.
— Ну вот, видите? И почему же — нет? Да лучше вы, чем какой-нибудь Тютькин, которого обязательно пригласят, если вы откажетесь. Но неужели же они о Самохине?
— Да нет… у них там такая рубрика — «Мой путь», диалог, что ли…
— Ну и что вас не устраивает? Ваш путь? — улыбаясь, спросил Аржанов.
— Какой там путь! — сказал Ильин все так же хмуро. — Наверное, перед каждым человеком рано или поздно возникает вопрос — своим ли он делом занимается.
— Так готовое же начало! И слушайте, все закономерно. Ведь вы чертовски рискнули и… победили! Стесняться этого? Радоваться надо! Телевизор так телевизор, забирайте выигрыш. Русский человек всегда подозрителен к своему же собственному успеху. А я вот, как говорится, принципиально не люблю неудачников.
— Вот вам и выступать по телевизору! — сказал Ильин.
— Пожалуйста, хоть сейчас! Мой путь? Я, сударь, не кто иной, как композитор Бах. Только не тот знаменитый Иоганн Себастьян Бах, которого сейчас почитает весь мир, а его дядя Христофор, которого сейчас никто не знает, зато при жизни — еще как ценили: он отличался величайшим трудолюбием и написал не меньше своего гениального племянника. Вот и я, едва закончив одно дело, уже занимаюсь лжесвидетелями из НИИ. И вам, дорогой метр, тоже бы пора! Заодно и отдохнете от вашего кр-р-р-ровавого дела. Кассационную жалобу уже подали?
— Только набело переписать.
— Так садитесь переписывать!
Но в это время зазвонил телефон.
— Кто, кто? — переспросил Ильин. — Папченко? Помню, конечно. Ну, давайте, жду… Отец моего подзащитного, перепутал квартиру и где-то мыкается поблизости, не возражаете?
— Я-то не возражаю, — сказал Аржанов, — но если надо, мигните, и я исчезну, как тень отца Гамлета.
И почти сразу явился Папченко, запыхавшийся, мокрый от жары и от беготни по лестницам. В руках он держал две авоськи и, едва переступив порог и еще не поздоровавшись, радостно сообщил:
— Письмо получил из колонии, сын пишет, и от воспитателя письмо. Вот! Да вы вслух, вслух читайте!
Первое письмо было весьма обстоятельным. Сообщалось, что Папченко Михаил прилежно трудится с прицелом получить профессию токаря. Если в дальнейшем поведение Папченко Михаила будет столь же примерным, то администрация колонии поставит вопрос о досрочном освобождении.
Письмо от сына было короче, но Ильина удивили и вопросы о здоровье отца, и просьба написать о том, как он там один справляется. (Слишком хорошо запомнился Ильину этот белобрысый малый, его равнодушное и какое-то брезгливое лицо!) «Привет товарищу адвокату, запамятовал его фамилию…» — писал Михаил Папченко.
А Папченко-старший уже вынул бутылку шампанского, коробку конфет и поставил на стол тяжелую хрустальную вазу.
— Чехословацкая штучка, в комиссионном брал!
— Кому это, зачем? — спросил Ильин.
— Как это кому? А кому Мишка привет посылает? А кто его в трудную минуту защитил?
— Нет уж, оставьте, пожалуйста, — сказал Ильин сердито. — Ничего мне не надо.
— Как это не надо? Евгений Николаевич! Товарищ Ильин! Обижаете…
— Обижайтесь, если хотите. С удовольствием выпью с вами шампанского, но подарки…
— Те-те-те… — весело вмешался Аржанов. — Что это вы оба, как петухи. Обидите! Обижусь! Ну-с,
