своем, надо сказать, из группы мадам де ла Розьер) растерянно оглядывались по сторонам, беспомощно держа свои мешки, — из чего без труда можно было заключить, что они остро нуждались в добром самаритянине. Однажды учитель — всегда учитель, и я просто не мог не вмешаться, когда понял, что без моего строгого надзора дело с места не сдвинется.
— Так, стоп! Arretez! Halt![28] — Пренебрегши полным отсутствием опыта в установке палаток, я открыл свой мешок — уверенно и энергично, как мне показалось, — и вытряхнул его содержимое. То, что я увидел, ввергло меня в легкую панику: похоже, самое необходимое как раз и отсутствует. Ибо я обнаружил лишь большущий куполообразный тент да две разделенные на секции стойки, которые, судя по всему, собирались подобно трости для слепых. Надеясь привлечь внимание Фила, я начал невпопад насвистывать, складывая эти стойки, однако у него хватало своих дел — наш водитель что- то отвинчивал-привинчивал под автобусом.
— Все готовы? Хорошо, тогда начали! — Я вспомнил старый добрый преподавательский трюк, который заключался в том, чтобы кое-что продемонстрировать, дабы моя компетентность не вызывала ни у кого сомнений, а затем убедиться, что никто не видит, что я делаю. Теперь, собрав стойки, я исследовал тент в поисках того, к чему бы их прикрепить, однако он оказался совершенно гладким — ни тебе петель, ни клевантов. Обливаясь потом, я оглянулся через плечо и обнаружил, что кое-кто уже покончил со стойками и взирает на меня в ожидании дальнейших указаний. Несколько мрачно я улыбнулся им в ответ. Откинув дверцу и то, что выглядело как москитная сетка, я засунул голову в свободно болтающуюся оболочку и увидел, что внутри крест-накрест пришиты петли.
Я протянул руку, схватил обе стойки и начал пропихивать их через эти петли. К моему смятению, обнаружилось, что они длиннее на добрых шесть дюймов, и поэтому, после их установки, каркас своей шаткостью смахивал на сооружение из желе. Я дал задний ход и, развернувшись на четвереньках, едва не уткнулся носом в пару новеньких, но изрядно покрытых пылью ботинок на шнуровке, выше которых обнаружились волосатые колени и выступающий живот Вольфа Дитера, смотревшего на меня сверху вниз.
— Хм, думаю, моя палатка уже готова, можете ее осмотреть. — Он указал на плод своих усилий, стоявший словно картинка из рекламного проспекта под каким-то кустарником в дальнем конце лагеря. — Кажется, ваша палатка… Вы что, хотите ее поставить, предварительно вывернув наизнанку? Это нужно делать по-другому.
С несчастным видом я уставился на собственное сооружение, лениво завалившееся на бок.
— Что? Изнутри? Нет! Зачем мне выворачивать ее наизнанку? Ах да, да, наверное, вы правы. Это, должно быть, э-э-э… Ну конечно, это, должно быть, новая модель. Какой же я дурак. Dummkopfl[29] Обычно я пользуюсь старой. А эта новая — классная штука, как вы считаете?
— Новая модель? С чего это вы взяли?
— Ну как же… Это ведь… — Я бросил взгляд на залоснившийся зеленый чехол и кое-как разобрал ярлык, пришитый снаружи. — Точно, новая — «Desert Dome 250». А я все больше пользуюсь сто пятидесятой моделью!
И сам удивился: надо же так бессовестно врать.
— Вы уверены? Вы, наверное, имели в виду не сто пятидесятую, а сто семидесятую модель?
— Ну, может, и так. Знаете, когда ставишь столько палаток, сколько приходится мне, поневоле запутаешься. — Все еще на четвереньках, я торопливо залез назад в палатку, выдернул стойки и, выбираясь наружу, вывернул ее наизнанку. Ко времени, когда я предпринял наконец-то верные шаги — процедура до обиды простая, — все, кто мог поставить палатку самостоятельно, уже покончили с этим делом. Остальные же печально улыбались своим попутчикам, которые — либо желая продемонстрировать свою походную доблесть, либо потому, что в данном случае не оказать им помощь было бы слишком грубо, — принялись оборудовать жилища своих спутников. Испытывая облегчение, я не стал им мешать. Быть может, именно благодаря этому и произойдет столь необходимое сближение.
Фил вытащил из автобуса внушительную на вид газовую плитку и неподалеку от нее расставил несколько складных столиков, на которые я поспешно навалил пластиковые тарелки, ножи и вилки, а также картофель, мясо и банки с горошком. В яме в нескольких ярдах в стороне бодро запылал разведенный Филом же костер, и члены нашей группы, накинув на плечи одеяла, куртки или шали, медленно подтянулись поближе. Рассевшись на стульчиках, все погрузились в созерцание пламени — в той самой первобытной манере, коей подвластны все мы. Убедившись, что я полностью захвачен готовкой, что для меня самого было удивительно, Фил поспешил собрать заказы на выпивку — предлагались пиво или же южноафриканский ром «Клипдрифт» (от одной лишь мысли о котором все мое существо содрогнулось), — и направился за ней к своему самодельному бару.
Хотя я никогда и не готовил более чем для четырех человек — размеры моего старенького кухонного стола не позволяют пригласить больше гостей, — я все же почему-то был уверен, что справлюсь. Один из подопечных Вольфа Дитера — нервный, однако весьма и весьма проницательный юноша двадцати с небольшим лет, с усами, которым доселе была неведома бритва (хотя им определенно стоило с ней познакомиться), — вызвался открывать банки с горошком. Поступок сей вряд ли был продиктован желанием помочь — скорее, стремлением извлечь из рюкзака свой новенький блестящий швейцарский нож, по размерам едва ли не достигавший рекламных муляжей на витринах. Молодой человек явно собирался использовать нож по назначению. Я не стал ему препятствовать.
Сидя на стульчике, я как каторжник чистил картошку и вскоре снял кожицу с двадцати картофелин и двух пальцев на левой руке — указательного и безымянного. Затем, применив пару довольно опасных показушных движений, которые я когда-то подсмотрел по телевизору, порезал картофель на ломтики. Облизывая пальцы, вытащил из костра огромный чайник, наполнил кипятком котелок астериксовских размеров и вывалил в него белые овальные ломтики. Потом поджарил лук и, когда картофель слегка сварился, смешал их на противне вместе с мясным бульоном и черным перцем, накрыл фольгой и поставил все на кромке костра.
Из-за телесного повреждения, которое я получил несколькими годами ранее, пытаясь произвести впечатление своей спортивной удалью, мне было несколько затруднительно отступить с места, откуда я веткой подгонял угли к противню. Потрещав и пощелкав хрящом и утихомирив наконец связку, я заметил, что из своей палатки вылез еще один немецкий юнец — долговязый парень по имени Отто, с большущими ушами и белокурой копной волос, колыхавшейся что пшеница в поле. Он был одет в форму мюнхенской «Баварии», а под мышкой держал белый футбольный мяч. После серии приседаний и махов ногами, один лишь вид которых причинил мне мучения, он, высоко задирая колени, прогарцевал на расчищенную площадку ярдах в двадцати от нашего лагеря. Несколько раз на пробу ударив мячом о песчаную почву, он ловко поиграл им на различных частях тела, а затем подбросил вверх и поймал на носок ноги.
Вскоре из палаток подтянулись и несколько других его соотечественников, облаченных сходным образом, и началась, как это стало понятно, привычная тренировка. Умиротворенная атмосфера лагеря, тишина которой до этого нарушалась лишь потрескиванием дров, немедленно наполнилась криками «Hier bin ich!» и «Schon, Willi!»[30], тут же привлекшими внимание стоявших вокруг под деревьями французов: те начали заговорщически перешептываться. И когда Отто не удалось принять мяч, плавно посланный Вилли из-за «Desert Dome 250», француз по имени Марсель — в парусиновом костюме и сандалиях с открытыми носками — перехватил его и исполнил ряд искусных трюков, закончившихся коварным ударом: он направил мяч прямо между рюкзаками, выполнявшими у немцев роль створок ворот. Боевые порядки выстроились, и экспромтом завязался международный матч. Все женщины, многие из которых до этого были заняты устранением повреждений, полученных в ходе суточного пребывания в автобусе, подтянулись к «бровке» и начали шумно болеть.
К моему тихому ужасу, в числе зрителей оказалась и стая бабуинов, которые, выстроившись строго по размерам, выбежали из какого-то укрытия у обочины дороги и теперь устроились на низком выступе неподалеку от облака клубящейся пыли, поднятой игроками. Их глубоко посаженные, совершенно непостижимые глаза живо следили за действом, и время от времени, выражая восхищение мастерством игроков, обезьяны обнажали мощные резцы — а они у них подлиннее, чем у львов. Я указал на животных Филу, но он лишь пожал плечами да вернулся к своему занятию, подразумевавшему операции с огромным гаечным ключом, который я скорее всего и поднять-то не смог бы, не говоря уж о том, чтобы орудовать им.
