гонке, проявляли себя лишь едва-едва в виде неясных образов. Они вспыхивали и гасли, рассеивались по ветру, пока, наконец, Алтухов не остановился и не сказал:
– Все. ’Хватит.
Он добрался до дверей восемнадцатиэтажной башни, ввалился в теплый, бесхозно пахнущий подъезд и, помогая себе руками, преодолел несколько ступенек, ведущих к лифту. -’Хватит, – повторил Алтухов, и это слово еще долго и многократно возникало у него в мозгу. Оно шипело, как масло на раскаленной сковороде, протяжно акало, вспыхивало в глазах световой газетой до тех пор, пока Алтухов не потряс головой.
Лифт уже нес его на самый верх многоэтажной громадины, и пока ехал, Алтухов успел немного отдышаться и собраться с мыслями.
Хватит, – думал он. – В конце концов моя жизнь принадлежит только мне. А я ее уже всю прожил. Зачем ждать, когда это произойдет само собой?' Алтухов вышел из лифта, поднялся еще на пролет и дернул на себя дверцу, ведущую на крышу. Дверца легко отворилась. 'Вот и все, – unknde, подумал он. – Черт, как же это просто. В жизнь выскочить – раз плюнуть, а помереть еще проще. Что я здесь делал? Непонятно!' Он ступил наконец на заснеженную крышу дома и посмотрел на небо.
Эта черная бездонная пропасть подействовала на него ошеломляюще.
Алтухов смотрел на звезды, и они казались ему такими же затерянными и случайными, как и он сам. Их жалкие потуги заполонить собою пространство выглядели убого – точки оставались точками. И Алтухов вдруг с ужасом подумал, что видит лишь темное вокруг, но не сами звезды. Что не свет царит во Вселенной, а отсутствие его. Что это день приходит и уходит, а ночь – она всегда и везде. Что это мрак – единственная субстанция, страдающая от невозможности изгнать из себя все временное и малое, потому что изгонять некуда.
Это открытие потрясло Алтухова. Он как сомнамбула подошел к краю крыши, посмотрел вниз и увидел во много раз уменьшенный двор.
Пространство между домами напоминало скорее колодец, и на дне этого колодца Алтухов разглядел какой-то знак, рисунок, образованный изгибами сугробов и крышами автомашин. Это было похоже на иероглиф, и Алтухов, пытаясь понять его тайный смысл, подался вперед, наклонился над самой пропастью. Где-то на задворках его сознания мелькнула мысль о том, что он все это делает нарочно. Что он отвлекает себя от главного, пытается покончить с собой, заморочив себе голову несуществующим иероглифом. Что он обманом подвел себя к самому краю и если спохватится, то только когда будет поздно, в падении, когда возвращение станет невозможным.
Мысль эта привела Алтухова в чувство, и он дернулся назад, но поскользнулся и потерял равновесие над самой пустотой. Сердце его ухнуло вниз гораздо раньше, чем он сам. Алтухов задушенно вскрикнул, замахал руками и в этот момент почувствовал, как ктото с огромной силой рванул его назад на крышу.
Алтухов ударился о низкие перильца, перелетел через них и упал под ноги своему спасителю. 'Жив!' – первое, о чем подумал он и даже содрогнулся от ужаса. Лежа на спине, Алтухов попытался разглядеть того, кто уберег его от смерти, но мешала ночная темень. Спаситель казался совершенно черным, и только по очертаниям Алтухов догадался, что это и есть тот самый человек в бесформенной кроличьей шапке.
Может, из-за того, что Алтухов лежал, преследователь показался ему невероятно огромным. Голова его упиралась в ультрамариновое небо, и низкий рокочущий голос как будто исходил оттуда же.
– Надо же осторожнее, – с дрожью в голосе проговорил незнакомец.
– Восемнадцатый этаж все-таки. – Он протянул Алтухову большую, как лопата, ладонь, и помог подняться.
– Засмотрелся, – стуча зубами, начал оправдываться Алтухов. – Скользко. Спасибо. Большое спасибо. – Руки и колени у него дрожали мелкой частой дрожью, но на душе сделалось легко и пусто, будто загнавшая его сюда тяжесть свалилась с него при падении. Алтухов еще раз подумал: 'Жив! Я живой!' – и почувствовал, как пьянеет от этой мысли, как теплеет у него в груди, как возвращается к нему давно забытое ощущение праздника.
Не календарного, а того самого праздника, который возникает вдруг, от простого осознания, что ты существуешь.
А спаситель в это время начал подталкивать Алтухова к двери. Он делал это мягко, но настойчиво, и явно не собирался уходить с крыши, пока здесь оставался Алтухов.
Расстались они на улице у автобусной остановки. Спаситель предложил Алтухову сигарету, дал прикурить и ушел, сказав на прощание:
– Не ходи больше на крышу. С этим всегда успеется.
Через минуту Алтухов вспомнил, что забыл попрощаться и толком поблагодарить человека за спасение. Он хотел было кинуться за ним вдогонку, тем более, что фигура спасителя еще маячила в конце переулка, но что-то остановило его. Это 'что-то' скоро выкристаллизовалось в его сознание в виде одной очень короткой, но емкой фразы: 'Не хочу'. Это 'не хочу' вмещало в себя многое: нежелание догонять, боязнь показаться чересчур навязчивым, но главным было то, что спаситель знал, что делал Алтухов на крыше.
Восторг и радость по поводу своего второго рождения улетучились мгновенно. Алтухов быстро осознал, что появился на свет Божий во второй раз не в добрую минуту. Но на этот раз он вынырнул из небытия не беспамятным младенцем, а человеком с неудавшейся судьбой и неподъемным грузом воспоминаний, а потому ждет его не радость познания мира, а серое прозябание в этой огромной опостылевшей 'одиночке' со странным названием – жизнь.
Алтухов осмотрелся и обнаружил вокруг себя все то, от чего он недавно бежал. Темень и невыносимый холод лежали между домами, и только бледно-оранжевый свет из окон придавал сугробам более теплый оттенок. На улице все так же было много прохожих. Их бледные лица в обрамлении темных шапок и воротников казались совершенно плоскими и неживыми. Лица проплывали мимо, словно блуждающие фарфоровые блюдца, тонкими ручейками растекались в разных направлениях и опять на улице собирались в реки.
Домой Алтухов вернулся, когда соседи уже покинули кухню, из которой еще не выветрились жирные запахи трех – по числу семей – ужинов. Против обыкновения, он, не таясь, громко прошел в свою комнату, включил свет и сел на диван.
2
Проснулся Алтухов, когда на улице было уже совсем светло. Он несколько раз поменял позу, но спать больше не хотелось. Как это часто бывало, перед самым пробуждением ему снилась тюрьма, где он пробыл три года за то, что на машине сбил человека. За эти несколько минут сна Алтухову пришлось снова пережить то, от чего он всеми силами пытался избавиться – невыносимое унижение и глубочайшую тоску по дому, который давно существовал только в его воображении.
Вздохнув, Алтухов перевернулся на спину и принялся вспоминать вчерашний день. Воспоминания эти уже не пугали его. Nемный переулок, крыша, падение и безликий спаситель – все это сейчас казалось ему ерундой, и Алтухов подумал, что умирать ему больше незачем, потому что это давно уже произошло. Он думал о том, что очень устал, и что существование его похоже на фильм, который он тысячу раз видел. Что лучше бы он родился где-нибудь в теплом государстве, в южном полушарии, пусть даже нищим, потому что он и здесь нищий, и обречен на нищету и прозябание.
Затем Алтухову захотелось узнать, который час, но спросить было не у кого. Nогда он спустил ноги с дивана, встал и принялся ходить по комнате, не понимая, что его так раздражает в этом пустом, безмебельном пространстве, к которому он давно привык.
Постепенно странное раздражение переросло в беспокойство, которое все более и более охватывало Алтухова. Он не мог понять, wrn с ним происходит, но внутри у него, в темной бессознательной глубине клубился ледяной ужас.
Пытаясь отыскать причину, Алтухов сел, но тут же поднялся и подошел к окну. Глядя в окно, он, тем не менее, смотрел не на улицу, взгляд его упирался в стекло, остановившись на границе, где смыкались домашнее тепло и уличная стужа. Алтухов видел микроскопические пузырьки воздуха внутри зеленоватой
