нею есть довольно таки просторная выемка. Тут, решили мы, будет; наш тайник, чтобы прятать сласти и прочие наши сокровища вроде швырялок, земляных орехов и птичьих яиц. Каждый день, после последнего урока, мы дожидались, пока класс опустеет, а потом поднимали доску и проверяли свой тайник, иногда что- то помещая туда, другой раз что-то из него забирая.
Однажды, подняв доску, мы увидали среди наших сокровищ дохлую мышь. Это было волнующее открытие.
Твейтс взял ее за хвост и помахал перед нашими физиономиями.
— И что мы с нею сделаем? — прокричал он.
— Она воняет! — заголосил кто-то. — Выкинь ее скорее в окошко!
— Погодите, — сказал я. — Не надо ее выкидывать.
Твейтс заколебался. Все глядели на меня.
Коль уж пишешь про себя, то надо обходиться без вранья. Правда куда важнее скромности. А потому признаюсь, что это я и только я додумался до замысла великого и дерзкого Мышиного Заговора. У всех нас случаются мгновения блистательности и славы, и это был мой великий час.
— Почему бы нам, — сказал я, — не положить ее в одну из тех стеклянных банок, в которых миссис Пратчетт держит сласти? Тогда, сунув туда свою грязную лапу, она вытащит не пригоршню конфет, а вонючую дохлую мышь.
Остальные четверо изумленно уставились на меня. Потом, по мере того как идея заговора понемногу доходила до них, они заухмылялись. И стали хлопать меня по плечу. Славили меня и плясали по всему классу.
— Сделаем это сегодня же! — кричал они. — По дороге домой! Раз ты до этого додумался, — сказали они мне, — то тебе и закидывать мышку в кувшин.
Твейтс протянул мне мышиный трупик, и я сунул его себе в карман брюк. Потом мы впятером вышли из школы, миновали деревенский луг и направились к кондитерской.
Взвинчены мы были страшно. Мы ощущали себя бандой головорезов, собравшихся ограбить поезд или разнести в пух и прах ментовку шерифа.
— Попробуй сунуть мышку в тот кувшин, куда она чаще всего лазает, — сказал кто-то.
— Я запихаю ее в кувшин с пустокляпами, — сказал я. — Она никогда не убирает его за прилавок.
— У меня есть пенни, — сказал Твейтс, — так что я попрошу у нее одну шербетную сосалку и один лакричный шнурок. А когда она отвернется и станет доставать их, ты быстренько засунешь мышь в банку с пустокляпами.
Вот так все и устроилось. Входя в лавку, мы слегка важничали. Как же, мы чувствовали себя победителями, а миссис Пратчетт была жертвой. Она стояла за прилавком, и ее злобные свиные глазенки подозрительно глядели на то, как мы вступаем в ее владения.
— Одну шербетную сосалку, пожалуйста, — сказал Твейтс, протягивая ей монету.
Я держался позади всех, а когда увидел, что миссис Пратчетт отвернулась на пару секунд, чтобы достать шербетную сосалку, поднял тяжелую стеклянную крышку банки с пустокляпами и сунул туда дохлую мышь. Потом так неслышно, как только мог, вернул крышку на место. Сердце мое колотилось как сумасшедшее, а ладони мгновенно вспотели.
— И один шнурок, пожалуйста, — донесся до меня голос Твейтса. Развернувшись, я увидал, что миссис Пратчетт держит в своих грязных пальцах один лакричный шнурок.
— И нечего тут всей оравой вваливаться, ходят тут толпами, а если и найдется покупатель, так разве только один, — заскрежетала она на нас. — Пошли, пошли отсюда! Выметайтесь поживее! Вон!
Оказавшись на улице, мы пустились наутек.
— Сделал? — кричали мне приятели.
— А то как же! — сказал я.
— Ну ты молодец! — вопили мои приятели. — Надо же такое устроить!
Я чувствовал себя героем. Да я и был героем. До чего же приятно чувствовать, что тебя так любят.
Мистер Кумбз
Упоение триумфом с дохлой мышью продолжалось до следующего утра, когда мы все опять собрались, чтобы вместе дойти до школы.
— Пошли, глянем, может, она все еще в кувшине, — сказал кто-то, когда мы подходили к кондитерской.
— Нельзя, — твердо сказал Твейтс. — Слишком опасно. Пройдем мимо, как ни в чем не бывало, будто ничего не произошло.
Поравнявшись с лавкой, мы увидали на двери картонку, на которой было написано:
«ЗАКРЫТО».
Мы остановились и уставились на эту табличку. Слыханное ли дело, чтобы кондитерская была закрыта в такой час.
— Что стряслось? — спрашивали мы друг у друга. — Что творится?
Мы прижимались лицами к окну и заглядывали внутрь. Миссис Пратчетт нигде не было видно.
— Глядите! — закричал я. — Банка с пустокляпами пропала! Нету ее на полке! Там, где она всегда стояла, пустое место!
— На полу она! — сказал кто-то. — Разбилась вдребезги, и пустокляпы везде валяются!
— Это все мышь! — крикнул еще кто-то.
И тут перед нашими глазами явилась вся картина: осколки огромной стеклянной банки с дохлой мышью и сотни разноцветных пустокляйов, рассыпавшихся по всему полу.
— Она до того перепугалась; когда схватила мышку, что все вывалилось у нее из рук, — сказал кто- то.
— А почему же она не подмела все это и не открыла лавку? — спросил я.
Никто мне не ответил.
Мы развернулись и побрели к школе. У всех нас вдруг появилось какое-то ощущение легкого неудобства. Как-то неуютно стало. Что-то не очень правильное было в том, что кондитерская оказалась закрытой. Даже Твейтс не был в состоянии предложить разумное объяснение. Мы умолкли. В воздухе почувствовалось слабое, но все же распознаваемое дуновение опасности. И мы все его ощутили. В ушах наших слабым отзвуком зазвучали колокола тревога;.
Через какое-то время Твейтс нарушил тишину.
— Она, наверно, сильно струхнула, — сказал он. И замолчал.
Все мы глазели на него в готовности изумиться очередной мудрости великого медицинского авторитета, которая должна была с минуты на минуту явить себя миру.
— Как бы то ни было, — продолжил он свою речь, — а схватить дохлую мышь, рассчитывая взять пригоршню пустокляпов, это, наверное, достаточно сильное переживание. Согласны?
Никто ему не ответил.
— Так вот, — продолжал он, — если старый человек, наподобие миссис Пратчетт, внезапно испытает очень сильное потрясение, то, думаю, вам известно, что затем случается?
— Что? — сказали мы. Что случается?
— У отца моего спросите, — сказал Твейтс. — Он вам расскажет.
— Ты скажи.
— У такого человека случается сердечный приступ, — объявил Твейтс. — Ее сердце перестало биться, и через пять секунд она умерла.
На мгновение, а то и два мое собственное сердце перестало биться. Твейтс ткнул указательным пальцем в меня и мрачно сказал: — Я думаю, что ты ее убил.
— Я? — закричал я. — Почему только один я?
