Дальше дело обстояло так: мама послала меня в кухню отнести грязные тарелки и за яблоками. Последних в холодильнике не оказалось, и потому я вышла в коридор, где в пирамиде из ящиков хранились наши дачные запасы. Минуту я раздумывала, как мне достать их оттуда, но потом поняла, что одной мне не справиться. Верхний ящик находился довольно высоко, даже если я встану на табуретку, всё равно он для меня слишком тяжёл, и я рискую обрушить всю конструкцию на себя. Лучше не экспериментировать.
Я вернулась в гостиную и попыталась объяснить маме, в чём дело. Она обозвала меня «клюшкой», наверное, ещё сердилась за тот разговор, затем попросила отца помочь.
Когда мы вышли, я вдруг сообразила, что мы наедине и, значит, можем поговорить без маминого вмешательства.
— Папа, а почему ты пригласил Галицкого?
— А почему бы и не пригласить?
— Но ведь он диссидент.
— А что, если диссидент, то не человек? — и я поняла, что в его глазах выгляжу зашоренной комсомольской дурой. Впрочем, так мне и надо, надо быть потоньше.
— Но ведь диссиденты — это такие люди, которые хотят, чтобы у нас был не социализм, а капитализм… — стала объяснять я.
— Кто тебе сказал такую чушь?
— Нас так в школе учили, — только мне понятный юмор ситуации заключался в том, что это относилось и к советской, и к постперестроечной школе. Только в одном случае ставился знак [ — ], а в другом [+].
— Да чушь это всё.
— А за что же его тогда выслали из страны?
— Убей Аллах, не пойму!
Я вздрогнула и вспомнила свой кошмар. Хотя «убей Аллах» — это просто одно из его излюбленных выражений.
— Просто он был сатириком, а каким властям сатира понравится.
— Но ведь есть же другие сатирики, которых никто не трогает. Почему же тогда его…
— Ну… «лишь при Советской власти такое может быть».
— Что может быть?
— Такая глупость. Просто одним позволяют, другим нет. Берегут своих.
— Но ведь, до того как он начал писать сатирические песни, его тоже не преследовали.
— Более чем.
— Значит тут дело не в том, что одним можно, а другим нельзя…
— Значит, не в этом. Ну, тогда я просто не знаю.
— А я знаю. Он сказал: «лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик», — вспомнила я вдруг.
— Ну, одна строчка… — отмахнулся он, как от пустяка. И вовсе не одна. И для меня это был совсем не пустяк. Видите ли, я в этом плане немного суеверна. Мне кажется, что такие строчки сродни проклятию. Будто бы они увеличивают вероятность соответствующих событий. Может быть, верить в проклятья и странно для комсомолки, но даже если такого рода строки и не несут мистической силы, у них и земной достаточно. Ведь говоря такие вещи, Галицкий оправдывал подобное развитие событий, а это само по себе преступление. Он желал этого…
— Но ведь он хотел, чтобы нас всех разбомбили… — сказала я вслух.
— Да нет же, там не то имелось в виду.
— А что же?
— Ну, что-то вроде, «да ну вас всех к чёрту!»
— А чего он вообще хотел?
— Того же, чего и все: социализм, только лучше. Я тогда сам слушал его выступления на этот счёт…
— Но в интервью радио «Свобода» он говорил другое…
— Ну, не знаю. Если он придёт, то сама его спросишь.
За время этого разговора мы уже успели перемыть все яблоки, и последние слова он произнёс уже в дверях гостиной.
— Вас только за смертью посылать, — сказала мама. Я опять внутренне вздрогнула при упоминании смерти, хотя разумом не могла не понимать, что мы и в самом деле завозились, и ничего другого эта фраза значить не могла.
— А зачем за смертью, не надо за ней посылать, — попробовала отшутиться я, ставя миску на стол.
— Копаетесь долго, вот зачем.
— А мы в раю были и яблок там набрали, — продолжала шутить я, — а рай далеко, вот мы и закопались.
— Болтуха, — сказала мать.
— А это яблоки от древа познания? — спросил О.
— Нет, от древа жизни. От древа познания это вы по радио «Свобода» вкушаете.
Тут я получила от матери увесистый шлепок. Хотя это был скорее способ меня одёрнуть. Вообще-то она меня практически никогда не била даже в детстве.
— Она тут со мной воспитательную работу проводила, — сказал мой отец. — На тему «Как нехорошо водиться с диссидентами».
Естественно, это вызывало новый взрыв хохота.
— А что смешного, — обиженно сказала я, — Вот вы наслушаетесь «Свободы», а потом спите и во сне видите, чтобы у нас рухнул социализм, а вместо него установился бы капитализм.
Хохот стал ещё громче.
— Да нет же, нет — стал уверять W. - ничего такого мы во сне не видим.
— Правда? — обратилась я к О.
— Правда.
Я вздохнула облегчённо, и больше не стала ничего спрашивать.
Может, то, что я услышала от своего отца, нуждается в некоторых комментариях для людей, которые его не знают так близко, как я. Я уже говорила, что мой отец — человек необыкновенно терпимый. Он оценивает поэтов независимо от их политических убеждений, для него важен их талант и чувство юмора, конечно. Он вообще хранит в памяти множество смешных мест из различных книг и цитирует их при случае. И память, благодаря которой я могу теперь записать эту историю так подробно, я унаследовала именно от него.
Мой отец считает, что талант — скалярная величина. Если кто не понимает метафоры, то поясню: в физике все величины делятся на скалярные и векторные. Скалярные величины, такие как, например, масса и плотность, определяются только числом. Большая масса, маленькая масса, и всё. А есть другие величины, векторные, такие, например, как сила и скорость. Для них мало знать величину, нужно ещё и направление. То есть, чтобы узнать, куда попадёшь, двигаясь из точки отсчёта с определённой скоростью, необходимо заранее знать направление. И каков будет результат действия силы, не зная направления, заранее предсказать невозможно.
И талант, по-моему, величина тоже векторная. Ведь не случайно говорят «сила таланта», а не «масса таланта». И потому не стоит восхищаться этой силой, если она направлена не туда. Только мой отец всего этого не понимает, поэтому и может одинаково восхищаться Гашеком и Ерофеевым, петь под гитару Светлова и Бродского. Он просто не понимает, что от такой безобидной вещи, как литература, поэзия, может быть какой-то вред. Такой взгляд характерен для тех, кто рассматривает литературу, прежде всего, как вещь в себе, с другими сферами жизни никак не связанную. Но это не совсем так. Люди часто забывают, что это ещё и один из каналов пропаганды, причём после телевизора едва ли не самый действенный. Может, иной высокий эстет скажет, что так расценивать литературу — всё равно что забивать гвозди микроскопом. Возможно. Только так оно и есть.
