вместе с ним распускались поблекшие цветы на обоях, наливались полноценным цветом, вновь растекались, змеились по стенам лианы стеблей, и между ними трепетали крыльями птицы былых лет, невесомые, как мотыльки.
Он едва успел подхватить маму, она была совсем легкая.
Перо, пишущее на бумаге, другим концом пишет на небесах, сказал мудрец. Благодарение тому, кто имел власть свести в этом пространстве не случайных друг для друга людей. Ничья прихоть не соединила бы их убедительней жизни.
Кто может знать, как связано все в этом мире? Нам дано лишь распознавать, разгадывать шифр, затаенный в потоке событий, улавливать мгновения, когда музыка готова его подсказать. Слушайте! Она продолжает звучать.
Узел жизни
Может быть, это точка безумия,
Может быть, это совесть твоя —
Узел жизни, в котором мы узнаны
И развязаны для бытия.
Милиция не упустила возможности испортить настроение в самом начале поездки, подняли жезл среди пустой дороги: обгон в неположенном месте. Какой обгон, какое место? Жанна удивлялась, поначалу лишь приопустив стекло, не до конца, потом возмущалась, не забывая продемонстрировать журналистские корочки и, конечно же, неотразимую даже в нынешнем возрасте улыбку. Не помогло. Старшина со снисходительным добродушием предложил перейти в патрульную машину. Рита со своего пассажирского места наблюдала, как там, не торопясь, доставали бланк протокола, с демонстративной медлительностью раскладывали, готовились заполнять. А нарушение-то было, она сама успела заметить. Километра за полтора отсюда Жанна обогнала черепашьи «жигули» с поклажей длинных пружинящих досок на крыше, пришлось пересечь сплошную линию. Но участок пути там был прямой, просматривался насквозь, ни одной встречной машины, никакого риска, не тащиться же унизительно, вынужденно, и как они могли это видеть? Прояснилось, когда к патрульной машине подкатила еще одна, ее серенький вид показался Рите знакомым. Стояла на обочине при выезде из леса, почти съехав колесом в неглубокий кювет, неприметная мышка, дежурила в засаде с видеокамерой, спорить, опровергать бесполезно. Сторговались на пятистах рублях. Нарочно сделали в безопасном месте сплошную линию. Известная практика, денежный конвейер. Они еще не успели отъехать, как улыбчивый старшина уже останавливал следующую добычу. Сделаю для журнала сюжет, нервно закуривала Жанна, понемногу успокаивалась. Перегнулась через заднее сидение, достала из сумки фотокамеру, щелкнула раз, другой. Чтобы номера были видны. Компенсирую побор гонораром.
Не задерживаться, отвлечься. Было начало мая, земля дышала, воздух прозрачно струился. Еще не зелень — дымка окутывала молодые деревца, трава пока не поднялась, местами чернели палы, открывалось множество мышиных холмиков. Оголенный замусоренный простор был все же прекрасен. Не пройдет и недели, как сиротская серость окажется прикрыта цветением. Неуютное, обманчивое, недостоверное время года, разогретый трепет, обещание и надежда. Коттеджи новых богачей среди убогих домишек, разрушенные усадьбы, церкви без куполов, развороченная, не до конца погубленная природа. Что с того, что в этих особняках, изображающих замки, обитают бандиты разного происхождения, в лучшем случае телевизионные прохиндеи, не толковать же о честных деньгах. Но желтизну травы и теплоту суглинка нельзя не полюбить… как там дальше? Чьи-то стихи. Своевольное устройство памяти, вдруг возникает непонятно откуда, непонятно почему. Нельзя не полюбить за этот слабый пух… нет: за этот жалкий пух. Нельзя не полюбить… кто это ей читал? Не доберешься, не проследишь. Но вот, оказывается, задержалось. Сквозь этот жалкий пух. Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух. Но желтизну травы и теплоту суглинка… почему вспомнилось вдруг сейчас?.. чем-то связано с поездкой?.. На миг померещилось, готовое проясниться… погасло…
Жанна, журналистка популярного глянцевого журнала, позвала ее с собой за компанию в ближнюю командировку, с ночевкой, вдвоем не так скучно. Познакомились в прошлом году, пришла к Рите за психотерапевтической помощью. Непонятно было, что делать с сыном, что с ним происходило. Когда-то парню грозило исключение из института, армия; отец, после развода укативший в Америку, позвал его к себе — и вроде бы утряслось. Обосновался неплохо, не при отце, в другом городе, зарабатывал самостоятельно, компьютерщик в банке, жениться не собирался, казалось, все о’кей. Жанну стал, однако, смущать обычай сына с некоторых пор говорить о себе в женском роде, электронные письма он подписывал Lady Valja. Можно было считать это игрой, молодежным приколом, она в шутку даже пробовала подыгрывать. Не сразу догадалась поискать в интернете это имя и с усилием узнала на фотографии в густо накрашенной, пышноволосой даме прежнего русобородого красавца. Он был не просто переодет в женщину — вошел в роль женщины. Смачно описывал, как, надев украшения, выходит в бар какого-то отеля и начинает кадрить молодых людей, оставляя им на листках из блокнота номер своей комнаты. Продолжение не описывалось, да и какое могло быть продолжение?
Жанна еще надеялась, что это все-таки несерьезно, модная забава, заскок, проба. По телефону Валя говорил с ней вначале немного смущенно, однако твердо, тенор становился женским меццо-сопрано: она хотела постепенно приучить мать к новой мысли. Она. Хотела, а не хотел. Леди Валя. Да, она теперь женщина, и пусть мать говорит с ней, как с женщиной. У нас это обычное дело, никто не обращает внимания. Вышла из непроходимого болота жызни прикольно и плевать на паучьи права! Он и писал теперь на нынешнем молодежном жаргоне, с умышленными ошибками.
По-настоящему до нее дошло, когда сын впервые приехал в Москву. Парик, густо подведенные глаза, накладной бюст, прозрачные колготки с разводами, внешность дешевой проститутки. Он этого даже не понимал, не видел себя со стороны. В Москву его позвали такие же подружки по переписке, провел с ними неизвестно где несколько дней. Кончилось тем, что однажды утром Жанну пригласили в отделение милиции забрать загулявшее чадо. Попал туда ночью после пьянки, поднимал перед старшиной юбочку, показывал свои трусики: «Папочка, ты самый красивый».
Он уехал несчастный, злой, говорил, что больше в эту страну не приедет. У вас нет свободы, здесь просто не понимают, что это такое. А у них, при свободе, он, что ли, счастлив? — требовала Жанна ответ от психотерапевта, осторожно обмакивая уголки глаз и сморкаясь в бумажную салфетку. Хотя какой ей был нужен ответ? Она до визита сама начиталась специалистов. Родители бывают виноваты, в детстве хотят видеть вместо мальчика девочку, наряжают в платьица, ну и все такое. Но она ведь ничего подобного себе не позволяла, если в чем и могла себя винить, так в том, что отпустила сына к безответственному мужику, а тот бросил его на произвол судьбы, теперь где-то в Австралии.
Рите не надо было даже задавать вопросы. Умная женщина сама все понимала. Таким достаточно дать выговориться, уже помогает. Разве что рассказать в ответ про собственного шестнадцатилетнего отпрыска. Обычная возрастная история: отдалялся, чужел, огрызался, отталкивал, когда она пыталась по старой памяти поцеловать его при всех. Мятый, вечно полусонный, после школы то сидел целыми вечерами у компьютера, заткнув уши музыкой, (тем, что ему казалось музыкой), то пропадал в неизвестной компании, с расспросами лучше не подступать. Хорошо хоть, к наркотикам она успела внушить мальчику физическое отвращение, он даже не курил и, кажется, не пил, можно было не беспокоиться. До поры, пока он однажды не привел в дом девицу, по виду можно понять, какого рода. Крашеная безвкусно, юбочка выше попы.
