упреком:
— А я тут старался для вас. И ночевку подготовил, и обед. Вот арбу пригнал за вами. Все утро у председателя ее выпрашивал.
— За спасибо работаешь, товарищ Вейс? — строго прервал его Яков.
— Да ну тебя, — вовсе рассердился Миша.
Мы сели в арбу. Всю дорогу Миша молчал. Оживился он только тогда, когда мы приехали в большое красивое село на восточном берегу Арабатки.
— Вы, ребята, идите к морю, выкупайтесь, а я тут пока насчет обеда распоряжусь, — сказал он.
— Уже освоился? — спросил Яков.
— Почему освоился? Просто свой.
На этот раз Миша ни чуточки не прихвастнул. Вскоре мы убедились в этом.
Все на Арабатке казалось нам чудесным — ласковые, гостеприимные люди, купание в море, а затем поистине роскошный обед в колхозной столовой. Нам подали украинский борщ, жареные бычки в томатной подливе, а потом изумительно вкусные, ароматные дыни.
— Да, действительно маг и волшебник, — похвалил Яков Вейса, приканчивая свою порцию борща.
— Это ты о ком? — спросил тот.
— О ком же еще — о тебе конечно.
— Спасибо, — серьезно сказал Миша и обернулся к подавальщице: — Тетя Глаша, подсыпьте этому товарищу добавочку.
— Сейчас, Мишенька, сейчас, золотко.
— Вот это авторитет!
— Авторитет, — все так же серьезно подтвердил Вейс.
— Может, поделишься секретом?
— Оставь эти шутки, Яков. Какой тут секрет.
Но «секрет» все же был. Он заключался в Мишином очень душевном, бескорыстном доброжелательстве к людям, и люди отвечали ему взаимностью. И еще в том, что Миша был человеком энергичным, деятельным, и все, за что брался, делал по-настоящему хорошо. А таких любят.
Когда мы покончили с обедом, Миша сказал:
— Членам бригады рекомендую отдохнуть, а «начальству» советую встретиться с руководством местного комсомола. — Он взглянул на часы. — Сейчас как раз заседает бюро ячейки.
Вероятно, Миша нарочно так заковыристо, бюрократически построил фразу. Может, ему хотелось немного позлить Якова? И это ему в какой-то мере удалось. Чапичев покраснел. Все-таки он руководитель бригады, и на кой черт ему нужны Мишкины рекомендации и советы. Я думал, что он отчитает Вейса. Но Яков только смерил его сердитым взглядом и сказал:
— А что, дельно, — и кивнул мне: — Пошли.
Бюро ячейки — четыре парня и одна девушка — заседало в кабинете председателя колхоза. Миша представил нас. Рослый парень со следами оспы на крупном волевом лице протянул Якову руку:
— Секретарь ячейки Федор Золотопуп.
— Гриша Золотопуп, — назвал себя второй член бюро.
— Иван Золотопуп, — сказал третий.
— Петр Золотопуп, — представился четвертый.
Девушка тоже протянула нам руку, но фамилию свою произнесла невнятно, почти неслышно.
— Стесняется, — сказал Федор Золотопуп. — Ну чего ты стесняешься, Вера? Фамилия у тебя не краденая. — И пояснил: — Она тоже Золотопуп, лучшая наша комсомолка.
— Разыгрываете, — сказал Чапичев.
— А на кой нам это нужно? — спросил Федор.
— Так вы что, родственники?
— Даже не свойственники. У нас тут все Золотопупы.
— И кулаки тоже Золотопупы?
— И кулаки. И подкулачники. Только с кулаков теперь золото маленько слиняло, осталось одно олово.
— Картина в общем ясная.
— Ага. Яснее быть не может, — подтвердил Федор. — Ну издайте, хлопцы, докладывайте, что у вас.
— Докладывать? — удивился Яков.
— Ага, докладывайте, поскольку вы на нашей территории будете действовать.
— Ну что ж, можно, — согласился Чапичев и сказал Вейсу: — Сначала я доложу, а потом ты. Расскажешь, какой материал собрал.
Золотопупы из бюро ячейки оказались хорошими, а главное — деловыми ребятами. Они нам здорово помогли.
Вечером наша агитбригада выступала в местном клубе, который помещался в бывшей церкви. Здесь была сцена с суфлерской будкой, с декорациями, с занавесом. В зале — скамьи для зрителей и даже электрическое освещение, но очень капризное. Большие, пузатые лампы то вдруг обморочно, с какой-то нарочитой медлительностью угасали, то вспыхивали ярким, слепящим светом. И при этом начинали шипеть, словно рассерженные змеи. Сначала это нас раздражало. Но вскоре мы привыкли. Зато Золотопупы радовались электрическому свету, даже такому капризному, словно дети. Для них это было в новинку. Маленькую колхозную электростанцию пустили всего неделю назад.
Выступление агитбригады было принято превосходно. Были и аплодисменты, и одобрительные возгласы, и смех. Потом танцевали под гармонь. Вместе с хозяевами мы веселились от всей души.
Ребят из нашей бригады взяли на постой местные комсомольцы. А мне с Яковом, как «начальству», Миша Вейс выхлопотал «под штаб», как он выразился, пустующий дом высланного кулака. С виду дом не отличался от других — обычная приземистая хата под соломенной крышей. Такая могла принадлежать и бедняку. О богатстве же ее бывшего владельца можно было судить по конюшне на добрый десяток лошадей, по обширному воловнику, по амбарам, коровнику, свинарнику, загону для овец. Все эти постройки свидетельствовали о размахе, с каким велось здесь хозяйство. А хата… Человек не скотина — он может жить в тесноте и неудобстве. Видимо, так рассуждал бывший ее владелец.
Мы с Яковом поселились в небольшой комнате с окнами, выходящими в палисадник.
Вернувшись ночью из клуба, были обрадованы тем, что какая-то добрая душа позаботилась об ужине для нас. На столе лежал хлеб, стояли две чашки и кринка с молоком. Когда Чапичев поднял кринку, чтобы разлить по кружкам молоко, под ней оказалась свернутая бумажка.
— Записка, — сказал Яков.
— Тебе?
— Думаю, что мне.
— А почему тебе?
— Так, — многозначительно проговорил Яков.
— Ты самоуверенный нахал.
— Не отказываюсь, немного есть. — Он развернул бумажку и подошел к лампе.
— Любовная цидулка? — спросил я.
— Угадал. Такая любовь, что дальше некуда: «Убирайтесь отсюда, не то костей не соберете».
— Милая шуточка. И конечно, без подписи.
— Почему же? Подпись есть. Очень редкая здесь фамилия: Золотопуп.
— Вот найти бы этого подлеца… Давай, Яков, пойдем к председателю колхоза. Он, наверное, еще не спит, а спит — разбудим, дело такое.
— Не паникуй. Может, это в самом деле шутка. Смеяться над нами потом будут.
— Ну знаешь, за такие шутки…
— Ладно, успокойся, — сказал Яков. — И ребятам ничего не говори. Надо будет — я сам скажу. Давай лучше спать. Ночь короткая, а ведь рано утром на работу.
Он налил в кружку молока, отрезал ломоть хлеба.
