застекленной верандой. Мы обогнули его и вдруг увидели Полю: она стояла у окна спиной к нам. Ее ребячий затылок и худенькие опущенные плечи были так жалки, так печальны, что у меня сжалось сердце.
— Позвать? — шепотом спросил меня Яков.
— Зови.
Но нам помешали. Из-за деревьев вышел старик сторож в красноармейской шинели внакидку. Его огромный багровый нос был оседлан очками в железной оправе.
— Калитка у нас вон там, молодые люди, — сказал старик скрипучим, пропитым и прокуренным голосом. — Позвольте провожу.
— А мы ничего… Мы только посмотреть хотели, — вежливо ответил Яков.
— На смотрелки в кино ходят, молодые люди, а у нас храм божий…
Сторож напирал на нас грудью. Мы пятились к калитке, желая лишь одного, чтобы Поля оглянулась, увидела нас. Но она не оглянулась.
На улице Яков сказал:
— Заперли девчонку. Я так и знал. Вот гады.
— Ее надо освободить.
— Освободим! — Яков смерил взглядом высокий каменный забор, которым была обнесена церковная усадьба. — Ночью я опять пойду в разведку. Мне нужно поговорить с Полей.
— И я с тобой пойду, Яков.
— Не боишься?
— А что я, по-твоему, трус?
— Ладно. Храбрость тут ни при чем. Просто надо помочь человеку. А то погибнет девчонка, факт, погибнет.
Ночь выдалась темная. Ни луны, ни звезд. Только степной ветер, присвистывая и подвывая, гулял по пустынным улицам Джанкоя. Признаться, я не чувствовал себя героем, когда мы приблизились к церковной ограде. Но что поделаешь — не отступать же. А Яков, тот даже не храбрился.
— Страшно почему-то, — признался он и нервно, словно от щекотки, хохотнул. Тем не менее он первый забрался на гребень ограды и протянул мне руку:
— Давай!
Пригибаясь, мы пробирались по саду. Это уже становилось интересным, увлекало. И уже как будто не страшно стало. Вернее, страшно, но страх был каким-то особенным. Он волновал и горячил.
Мы не удивились, когда услышали знакомый уже скрипучий старческий голос:
— Кто там?
В ответ молчание.
— А ну, Тарзан, возьми его!
— Собака, — прошептал Яков. — Назад!
Мы бежали назад к забору напрямик, уже не пригибаясь, натыкаясь на деревья, и перезревшие яблоки градом посыпались на нас. Стук, стук, стук по голове. И сердце тоже стук, стук! Перехватило дыхание. Вот мы уже у забора. Мы одновременно подпрыгнули вверх, но сильный удар в плечо отбросил меня. Я вскрикнул от боли и присел. Уже слышалось хриплое дыхание собаки.
— А, чтоб ты подавился нашими яблоками. Чтоб подавился, — визгливо кричал сторож.
Преодолевая боль, я снова подпрыгнул, цепко ухватился за гребень ограды и перевалился на противоположную сторону. Некоторое время сидел на земле, ничего не соображая. Потом услышал рядом с собой приглушенный голос Якова:
— Живой?
Не поднимаясь, я повернулся на голос. Острая боль пронзила плечо. Я застонал.
— Ты чего? — спросил Яков.
— Еще спрашиваешь. Саданул ножищей в плечо, кость, наверное, сломал…
— Я… тебя… в плечо, — Яков громко расхохотался. — А я думал, это собака меня за ногу цапнула.
— Собака! Сам ты собака, — пробормотал я. И вдруг тоже расхохотался. Стало легче. Плечо как-то сразу перестало болеть.
Мы сидели на земле обнявшись и хохотали.
— Ужас как боюсь собак, — признался Яков. — Люблю и боюсь. Душа в пятки ушла, как услышал про Тарзана.
— Я тоже их боюсь.
— Хороши разведчики.
— Что ж теперь делать будем?
— Что-нибудь придумаем, — беззаботно ответил Яков. И, помолчав немного, добавил со злостью: — Ничего им, гадам, не поможет. Ни сторожа, ни собаки.
— Их, Яша, так, голыми руками, не возьмешь.
— Знаю. Но все равно что-нибудь придумаем.
И он придумал. Как-то вечером пришел ко мне и спросил:
— Десятка найдется?
— Пусто. Ни копья.
— Одолжи у матери. У меня в среду получка, отдам.
Я взял у матери десятку.
— Пойдем, — сказал Яков.
Он привел меня на вокзал. У билетных касс стояли длинные очереди.
— Подожди меня здесь. Я сейчас. Вскоре он вернулся с билетом.
— Ты куда собрался?
— Никуда. Это я Полю отправляю.
— Полю?
— Ну да, ее. Мне Леонтьев, диспетчер, помог связаться по селектору с ремонтной колонной. Ну я сказал своему бывшему начальнику, в чем тут дело. Он ответил: «Пусть приезжает. Поставим учетчицей, а там посмотрим».
— А ты ему все рассказал?
— Что именно?
— Ну, что она поповская дочка, лишенка.
— Сказал.
— А он что?
— Он говорит, пусть едет. Он такой. Много разговаривать не любит.
Мы вышли в привокзальный скверик. Маленькая фигурка поднялась со скамьи.
— Сиди, сиди, — сказал Яков. — Поезд твой только вышел с соседней станции.
Девушка послушно села, положив на колени небольшой узелок с вещичками. Она была одета в какую-то застегнутую на все пуговицы жакетку. Голова повязана по-бабьи платком. Лица почти не было видно. Только лихорадочно, испуганно поблескивали большие глаза.
Не помню, о чем мы говорили, дожидаясь поезда. Говорили только Яков и я. А Поля молчала. Послышался гудок паровоза.
— Твой, — сказал Яков. — Пошли.
Он провел нас на перрон не через главный вход, а через какой-то лаз в штакетнике в самом конце платформы. Одинокий фонарь, повизгивая, раскачивался на ветру, и желтый свет суетливо и воровато прыгал вокруг нас.
— Ты ничего не бойся, — сказал Яков.
— Я не боюсь, — ответила Поля.
Обдав нас жаром, мимо промчался паровоз, промелькнули ярко освещенные окна поезда Севастополь — Москва.
— Твой вагон десятый, — сказал Яков Поле. — Занимай верхнюю полку и спи.
— Спасибо. Я буду спать, — пообещала Поля и заплакала.
