— Ну вот еще, — повернулся к ней Яков. — Чего ты боишься? Ребята в колонне хорошие. Они тебя не обидят.
— Я знаю, — проговорила Поля, продолжая плакать.
— Перестань плакать. Нельзя быть такой трусихой. Ты же не на гибель едешь, а в жизнь. Перестань, слышишь? Прошу тебя… Если хочешь… — Яков говорил медленно, словно подбирая слова. — Если страшно тебе одной… Я на тебе женюсь. Хочешь?
Я невольно отпрянул, услышав такое. Что он с ума сошел?
— Не надо, — сказала Поля. — Не надо вам на мне жениться. Зачем это? Я вас очень уважаю. Вы замечательный человек…
Всхлипывая, она вдруг схватила его руку и прильнула к ней губами. Желтый свет фонаря упал на лицо Якова. Я увидел, как страдальчески искривилось оно.
— Это ты брось! — с болью крикнул он. — Ты эти штучки поповские брось, слышишь! Учись жить по- человечески.
— Не обижайтесь, — тихо произнесла Поля. — Не обижайтесь, ради бога. Я глупая…
— Ну ладно. Иди, пора, — Яков слегка подтолкнул ее к вагону.
Поля показала проводнику билет и скрылась в тамбуре. Ударил станционный колокол. Рявкнул гудок паровоза. Мягкой волной прокатился перезвон буферов. Десятый вагон вдруг как-то сразу оторвался от платформы и мигом ушел от нас.
— Все будет хорошо, — сказал Чапичев. — Иначе быть не может.
— Скажи мне, Яков, только правду скажи, это любовь?
— Нет! Ты знаешь, я не хочу никакой любви. С меня хватит того, что было. На всю жизнь хватит. Обжегся.
— Так что же это?
— Не знаю.
— И ты в самом деле женился бы на ней?
— Не знаю, — повторил Яков. — Ну пошли. Спать пора. Мне в утреннюю смену…
Давний знакомый отца, южнобережный татарин Юсуф привез нам в подарок бочонок крепкого многолетнего муската. Я нацедил в литровую бутылку вина, прихватил домашнего печенья и пошел к Якову.
— Кутнем?
— Кутнем, — без особого энтузиазма согласился Чапичев.
Его громкоголосые сестренки тотчас же уселись за стол.
— Берите печенье, и кыш отсюда, — прикрикнул на них Яков. — Вино — это мужское дело. Мы как- нибудь вдвоем его разопьем, без вас.
— А потом что? — спросила одна из девочек.
— А потом будем петь и веселиться, — обещал Яков. Однако, выпив стакан вина, ни чуточки не развеселился. Наоборот, притих, помрачнел и решительно отказался от второго стакана.
— Оглушило меня, — произнес он еле слышно.
— Выпей еще, это пройдет.
— Не могу. Мне от вина всегда плакать хочется.
— У тебя нервы не в порядке?
— В порядке. Вино, говорят, для веселья, а я и так веселый. Зачем же мне пить?
В комнату вбежала самая младшая сестренка Якова и прощебетала:
— Яша, тебя поп спрашивает.
— Поп?!
— Да, поп… Поп, священник, вор, мошенник, честный человек, — затараторила она.
— Ну и ну, — растерянно пробормотал Яков. — Что же мы будем делать с ним?
— А ты что, дрейфишь? Пусть только сунется, мы ему покажем.
— Что покажем?
— Что надо покажем! — Выпитое вино уже подействовало на меня. Я готов был сразиться не только с попом, но и с самим господом богом. — Пусть только начнет про своего боженьку, мы этого попика в два счета на обе лопатки положим…
— Помолчи лучше, — отмахнулся Яков. — И так скверно. Ну что ты стоишь? — крикнул он сестренке. — Скажи, чтобы зашел.
В комнату вошел старый человек. И ряса на нем была старая, поношенная. Шляпа тоже старая, потерявшая форму и напоминавшая какой-то мятый, скомканный блин.
Я никак не думал, что у Поли такой старый отец. Она была почти девочкой, и мне казалось, что отец у нее должен быть молодой, сильный, злой. А у этого человека была жалкая, растерянная, просительная улыбка. Когда он снял шляпу, обнажились слипшиеся седые волосы. Старик медленно, устало вытер широким рукавом рясы пот со лба.
— Простите, — сказал он. — Я, кажется, помешал?
— Ничего не помешали, — ответил Яков. — Мы тут ничем особым не занимались. Садитесь.
Старик присел на краешек табурета. Ему мешала шляпа, он не знал, куда ее деть, и Яков потянулся было к ней, но тут же передумал.
— Вы, я полагаю, догадываетесь, зачем я пришел? — сказал поп.
— А что тут догадываться? — ответил Яков. — Вы хотите знать, где Поля.
— Я хочу знать, что с моей дочерью? Здорова ли она?
— Чего же ей болеть! Она работает, а от работы не болеют.
— Значит, здорова?
— Вполне. Можете мне поверить.
— Верю вам. Но все же тревожусь. Одна-единственная она у меня. Вы понимаете…
— Конечно…
— Вы не думайте… Я понимаю, — продолжал поп. — Поля молодая. Ей жить надо… А что я мог ей дать? Я все понимаю… Но зачем же так, тайком? Я же не враг ей. Зачем же так безжалостно? Неужели об отце не подумала?
— Она думала о вас, — ответил Яков.
— Думала? Нет, не верю, чтобы думала… Дети жестоки, эгоистичны. Им ничего не стоит разбить родительское сердце. Что им до того, что родители не спят ночей, беспокоятся?
— Зря вы так… Поля среди хороших людей. Зачем же беспокоиться?
— Может, они и хорошие. Только Поле они чужие. И она для них чужая. А для меня она… Впрочем, вам этого не понять, молодой человек.
— Почему же, я понимаю, — возразил Яков. — И, хотите верьте, хотите не верьте, даже сочувствую. Только…
— У вас доброе сердце, молодой человек.
— Не думаю, что очень доброе. Во всяком случае, оно не для всех доброе…
— А я на этот счет не заблуждаюсь, — по-прежнему тихо проговорил поп. — Я лично на вашу доброту не рассчитываю. Да и не нужно мне ничего. Одного лишь хочу, чтобы дочь моя была счастлива.
— Она будет счастлива, — успокоил священника Яков.
— Вы уверены в этом?
— Уверен. У нее такой характер, она всего добьется.
— Да, характер у нее твердый, — вздохнул поп. — Не пойму, в кого она. Ни в отца, ни в мать. Покойная жена моя была женщина робкая, покорная судьбе. И я… — Старик махнул рукой. — Я тоже, как видите, не воин. Зато дети — Поля и брат ее…
— У Поли есть брат? — заинтересовался Яков.
— Был брат Сережа. Погиб в двадцатом…
— На гражданской?
— Да, на гражданской.
— Он был офицером?
— Сережа был военным инженером.
