И он ловко начал расхваливать ее.
Холодность Фредерика его смутила. Он не знал, как заговорить о портрете.
Его первоначальное намерение было написать портрет в манере Тициана. Но мало-помалу его соблазнил богатый колорит модели, и он дал себе полную волю, накладывая слой за слоем, нагромождая пятна света. Сперва Розанетта была в восторге; ее свидания с Дельмаром прервали эти сеансы и дали Пеллерену полный досуг восхищаться самим собой. Затем, когда восхищение улеглось, он спросил себя, достаточно ли величия в его картине. Он сходил посмотреть на полотна Тициана, понял разницу, признал свое заблуждение и стал отделывать контуры; потом он пытался, ослабив их, слить, сблизить тона головы и фон картины, и лицо стало отчетливее, тени внушительнее, во всем появилась большая твердость. Наконец Капитанша снова пришла. Она даже позволила себе делать замечания. Художник, разумеется, стоял на своем. Он приходил в бешенство от ее глупости, но потом сказал себе, что, может быть, она и права. Тогда началась эра сомнений, судорог мысли, которые вызывают спазмы в желудке, бессонницу, лихорадку, отвращение к самому себе; у него хватило мужества подправить картину, но делал он это неохотно, чувствуя, что работа его неудачна.
Жаловался он только на то, что картину отказались принять на выставку, затем упрекнул Фредерика в том, что он не зашел взглянуть на портрет Капитанши.
— Какое мне дело до Капитанши!
Эти слова придали смелости Пеллерену.
— Представьте, теперь этой дуре портрет больше не нужен!
Он не сказал, что потребовал с нее тысячу экю. А Капитанша не заботилась о том, кто заплатит, и, предпочитая получать от Арну вещи более необходимые, даже ничего не говорила ему о портрете.
— А что же Арну? — спросил Фредерик.
Она уже направляла к нему Пеллерена. Бывшему торговцу картинами портрет оказался ни к чему.
— Он утверждает, что эта вещь принадлежит Розанетте.
— Действительно, это ее собственность.
— Как! А она прислала меня к вам, — ответил Пеллерен.
Если бы он верил в совершенство своего произведения, то, быть может, и не подумал бы о том, чтобы извлечь из него выгоду. Но известная сумма (притом сумма значительная) могла бы явиться опровержением критиков, подспорьем для него. Чтобы отделаться, Фредерик вежливо спросил его о цене.
Чудовищность цифры возмутила его; он ответил:
— О нет, нет!
— Но ведь вы ее любовник, вы заказали мне картину!
— Позвольте, я был посредником!
— Но не может же портрет остаться у меня на руках!
Художник пришел в бешенство.
— О, я не думал, что вы такой жадный!
— А я не думал, что вы такой скупой! Слуга покорный!
Не успел он уйти, как явился Сенекаль.
Фредерик смутился, встревожился.
— Что случилось?
Сенекаль рассказал ему свою историю:
— В субботу, часов в девять, госпожа Арну получила письмо, ее звали в Париж. Случайно не оказалось никого, кто мог бы отправиться в Крейль за экипажем, и она вздумала послать меня. Я отказался, потому что это не входит в мои обязанности. Она уехала и вернулась в воскресенье вечером. Вдруг вчера утром на фабрике появляется Арну. Бордоска ему нажаловалась. Не знаю, что там у них такое, но он при всех сложил с нее штраф. У нас произошел крупный разговор. Словом, он меня рассчитал — вот и все! — Потом он раздельно проговорил: — Впрочем, я не раскаиваюсь — я исполнил свой долг. Но все равно, это ваша вина.
— Каким образом? — воскликнул Фредерик, опасаясь, как бы Сенекаль не догадался.
Сенекаль, очевидно, ни о чем не догадывался, так как продолжал:
— Да, если бы не вы, я, быть может, нашел бы что-нибудь получше.
Фредерик почувствовал нечто похожее на угрызения совести.
— Чем я теперь могу быть вам полезен?
Сенекаль просил устроить ему какое-нибудь занятие, какое-нибудь место.
— Вам это легко. У вас столько знакомых, в их числе и господин Дамбрёз, как мне говорил Делорье.
Другу Делорье упоминание о нем было неприятно. А после встречи на Марсовом поле он вовсе не собирался посещать Дамбрёзов.
— Я недостаточно с ними близок, чтобы кого-нибудь рекомендовать им.
Демократ стоически перенес этот отказ и, помолчав минуту, сказал:
— Я уверен, всему причиной — бордоска, да еще ваша госпожа Арну.
Это
Сенекаль предупредил его:
— Благодарю вас!
Затем, забывая о своих невзгодах, он стал говорить о государственных делах, об орденах, которые щедро раздавались в день рождения короля, о смене кабинета, о делах Друайяра и Бенье,[144] наделавших в то время много шума, повозмущался буржуазией и предрек революцию.
Его взгляды привлек висевший на стене японский кинжал. Он взял его в руку, потрогал рукоятку, потом брезгливо бросил на диван.
— Ну, прощайте! Мне пора к Лоретской богоматери.
— Вот как! Почему же это?
— Сегодня годовщина смерти Годфруа Кавеньяка.[145] Он-то умер на посту! Но не все еще кончено! Посмотрим!
И Сенекаль бодро протянул ему руку.
— Мы не увидимся, быть может, никогда. Прощайте!
Это дважды повторенное «прощайте», взгляд из-под насупленный бровей, брошенный на кинжал, эта покорность судьбе и, главное, эта торжественность настроили Фредерика на мечтательный лад. Вскоре он перестал думать о Сенекале.
На той же неделе его гаврский нотариус прислал ему деньги, вырученные от продажи фермы: сто семьдесят четыре тысячи франков. Он разделил сумму на две части: одну положил в банк, другую отнес биржевому маклеру, чтобы начать игру на бирже.
Он обедал в модных ресторанах, посещал театры и старался развлекаться. Среди таких занятий его застало письмо Юссонэ, весело сообщавшего ему, что Капитанша на другой же день после скачек оставила Сизи. Это обрадовало Фредерика, который не стал задумываться, почему Юссонэ пишет ему об этом обстоятельстве.
Через три дня случай привел его встретиться с Сизи. Молодой дворянин проявил полное самообладание и даже пригласил его обедать в среду на следующей неделе.
Утром того дня Фредерик получил от судебного пристава бумагу, которой г-н Шарль-Жан-Батист Удри извещал его, что, согласно определению суда, он является собственником имения, находящегося в Бельвиле и принадлежавшего г-ну Жаку Арну, и что он готов уплатить двести двадцать три тысячи франков — стоимость имения. Но из того же уведомления явствовало, что, так как сумма, за которую заложено было имение, превышает его стоимость, долговое обязательство, данное Фредерику, утрачивает всякую силу.
Вся беда случилась оттого, что в свое время срок действия векселя не был продлен. Арну взялся сделать это и забыл. Фредерик рассердился на него, а когда гнев прошел, сказал себе: «Ну, чего уж там…
