Такие мысли пришли Анне Петровне в голову, и на душе от них делалось все тяжелее, все тревожнее. Становилось ясно, откуда это насупленное упрямство на лице у Славика, становилось ясно, почему пионеры последнее время не замечают ее, особенно мальчишки.
«Еще бы! — думала Анна Петровна. — Еще бы! Я же не способна лазить по деревьям… Да и вообще, нужна ли я им здесь? Да, да, нужна ли?»
Но некоторое время спустя она уже спорила с собой: «Что за вздор? Нужна ли? Что за нелепость? Да на нас, таких, как я, и держится все. И здесь, и в школе. Что за вздор!»
Однако в душе накапливалась горечь, горечь. Чем яростней доказывала себе Анна Петровна свою полезность и необходимость, тем сильней ей хотелось зареветь. Становилась невыносимой обида на что- то… Или на кого-то? Анна Петровна ускорила шаги, чтобы быстрее дойти до лагерных ворот, чтобы, подняв голову, как ни в чем не бывало пройти по лагерю, чтобы легкими поклонами отвечать на приветствия вожатых и пионеров, чтобы…
Почти бегом, запыхавшись, проскочила она мимо дежурных у лагерной калитки.
Глава 15
Василий Васильевич Князев опустился в кресло у себя в кабинете, вытер шею и лоб клетчатым платком и включил вентилятор. Начальник лагеря был рассержен, он негодовал. До самых дверей кабинета его сопровождала толпа пионеров.
— Василь Васильч, а когда тир будет?
— А вышка, чтоб прыгать в воду, Василь Васильч?
— Военную игру бы, Васильвасильч!
— А на шлюпках поплывем?
— Вы скажите Полине Карповне… В других отрядах вон как, а у нас…
— Октябрятам стрельнуть разрешат?
С доброй крупногубой улыбкой он отвечал направо и налево: «Да-да… Скоро-скоро… Обязательно!.. Подождите, детки… все будет, все!» А сам боком, боком, поближе к кабинету… И вот теперь, сидя в прохладном кресле, надорвал пачку «Любительских», глубоко, с облегчением затянулся.
Вентилятор, поворачиваясь вокруг своей оси, точно радар, бесшумно гнал прохладу по всему кабинету.
Покурив, Василий Васильевич включил радиостанцию, и по лагерю из всех динамиков разнеслось: «Старший вожатый Юрий Павлович и физрук Эдуард Николаевич, зайдите срочно к начальнику лагеря». И, некоторое время спустя, еще раз: «Старший вожатый Юрий Павлович и физрук Эдуард Николаевич…»
А когда они явились, Василий Васильевич сердито заговорил:
— Вы смотрите, что творится! Этот бородач баламутит мне лагерь. Ребятня проходу не дает, житья, понимаете, не стало! Вожатые один за другим с жалобами. Там шишками бой, понимаете, пионеры устроили, стекла в палатах выбивают. Тут клумбы вытоптали. Занятия по пению и танцам срываются, музыкант жаловался. Спать уложить ребятню — пытка! Вожатые охрипли. Фетисову чуть не в глаза бабой- ягой называют. Пришлось ее в город отпустить: горло, — говорит, — лечить…
Старший вожатый, удобно устроившись в кресле и неторопливо покуривая, казалось, внимательно выслушивал разгневанного начальника. На самом же деле, зная наперед, о чем будет речь, Юрий Павлович слушал вполуха, сам же по обыкновению размышлял о своем.
«Испугался, — не без иронии думал он о Князеве. — Подуло свежим ветерком, не грянула бы гроза, не наступил бы конец курортной жизни… Ишь как раскипятился!.. Съесть готов Кувшинникова. Да, брат, Кувшинников не из тех, кем ты окружен… Не хочет тебе поддакивать, даже на твой «день рождения» не захотел прийти, не дается, не приручается… Любопытный малый, между прочим, завидная энергия! Можно себе представить, какого шороху он бы навел, побудь здесь подольше…»
— …Кувшинников и иже с ним просто игнорируют план мероприятий! — начальник лагеря вытер лоб клетчатым платком и подвинул вентилятор ближе к себе. — Это по твоей части, Юрий Павлович…
— Видишь ли, Васильич, — заговорил спокойным голосом старший, — план-то планом, но ведь Кувшинников тоже ничего предосудительного, в педагогическом смысле слова, не делает. Наоборот. Вот я, например, вчера у них на отрядном «огоньке» был. Иван Ильич проводил викторину. Записал где-то на магнитофон разные птичьи голоса… А это, скажу я вам, умудриться надо! И жаворонок, и синица, и утки, и коростель, и чибис, и кулик, и чайка, и, бог знает, кто еще! Включит, а пацаны хором: «Трясогузка!» Не разберут, он еще раз… Я только ворону и узнал, честное слово! Костерчик у них горит, все в кружок на поляночке уселись, тихо, ночь кругом и — птичьи голоса… Что скажете на это, джентльмены? Полезное дело? Полезное. То же можно сказать и о туристской эстафете, и о занятиях по топографии. Сам же ты умилялся недавно, мол, хорошо, Иван Ильич, что вы детей в лес водите, вспомни-ка? Вот если бы Иван Ильич режим нарушал… Но сейчас у него и с этим полный порядок. Другие не могут спать уложить, а у него ребята спят без задних ног. Натаскает их за день, дай бог до постели… — Юрий Павлович безымянным пальцем снял с губы табачную крошку.
— Я ему про Фому, а он про Ерему! Ты мне скажи, что с лагерем делать?.. Заявись сейчас комиссия из города, ну, караул кричи! — и расстроенный Князев выругался.
— Вот и получается, — продолжал старший, не обратив внимания на ругань начальника, — что с какой стороны ни подойдешь, зацепиться-то и не за что.
— Сам знаю, — сердито сказал Князев, — если было бы за что, давно бы его из лагеря вышвырнул к чертовой матери, бородача этого! Но то не ваше дело… От вас я жду предложений, за этим вас и позвал. Что делать — чтобы лагерь унять?.. Жду. — И сам уткнулся в какую-то бумагу, лежавшую на столе.
«Горазд ты жар-то чужими руками загребать, — подумал Юрий Павлович. — Ждешь предложений?.. Вот мое предложение: чтобы совсем не потерять авторитет в глазах пионеров, нам следует знать, что их интересует. А их сейчас интересует все, что делается в отряде Кувшинникова. Вывод… надо пойти навстречу его предложениям, наладить инструктаж вожатых с тем, чтобы распространить опыт третьего отряда на весь лагерь, на все двенадцать отрядов… Тебе, Князев, конечно же, следует похлопотать насчет шлюпок и яхт, насчет винтовок, насчет вышек для прыжков в воду… А тебе, Эдя, как физруку, необходимо освоить компас, научиться ходить по карте, учить пионеров плавать, с вышки прыгать, стрелять и всему прочему, то есть выполнять свои святые обязанности… Не будешь, изволь убираться!» — Юрий Павлович даже руки потер от удовольствия, представив, как Филимонов — никуда не денешься! — лазит по деревьям и оврагам, карабкается на обрывистый берег и прыгает в воду с пятиметровой высоты…
— Ну? — властно спросил Князев, не отрываясь от бумаги. — Жду.
Это «жду» вернуло старшего на землю. «Помечтали и хватит, — невесело усмехнулся он в душе над самим собой. — Ты меня как-то задел за живое, Иван Ильич, обозвал «любителем жареного». Ты-то, мол, Юра, почему в стороне, почему меня не поддерживаешь?.. Почему? Да потому, во-первых, что я не знаю тебя. Не знаю, что ты за личность, что тобой движет, какая пружина? А во-вторых, ты ведь птичка залетная, гастролер… Навыдавал лозунгов, идей, блеснул и… сделаешь ручкой. А мне ведь с ними оставаться, с Васей и всей его братией… Да, конечно, я их презираю, да, да. Но я уже с ними связан, все мы тут одна гоп-компания… Выступить открыто против них? Порвать? Плюнуть на все и уйти из лагеря?.. Нет, на это я, видно, не способен. Я не герой и не самообольщаюсь на этот счет…»
— Ну? — все так же властно повторил начальник лагеря и уставился на Филимонова.
— Вытурить из лагеря двоих-троих, — сказал физрук и грохнул кулаком, обрызганным веснушками, в подлокотник кресла, — остальные успокоятся…
— Ты, Эдя, Пришибеева знавал? — спросил старший.
— Пришибеева? — попытался вспомнить физрук. — Вроде нет, а что?
— Да так…
— Ну, а что наш философ, предложит? — и холодноватые глаза начальника из-под мохнатых бровей уставились на Юрия Павловича.
— Надо, наверное, чем-то интересным занять пионеров, — пожал плечами Юрий Павлович, — тогда они и перестанут бузить… А что у нас есть интересное?.. Военная игра запланирована на вторую смену.
