— Да, о дерево! — упрямо повторила Ирина.
Возвращались вместе. Зоя всю дорогу тараторила о том, как здорово он, Иван, выступил на педсовете, как вообще хорошо, что наконец заговорили о скуке в лагере, как хитро ушел начальник от этого разговора, как… А пионерка Пинигина… да, знаете, говорят, у начальника с ее матерью, ну, в общем, роман… А еще говорят, что они где-то собираются по ночам…
«Ах, вот как, оказывается…» — рассеянно подумал Иван и опять покосился на Ирину: что же она хотела сказать этим своим «деревом»? Издевка? Насмешка?.. Почему бы ей прямо не ответить Зое: налетела, мол, на него, стукнулись, мол, почти что лбами? Посмеялись бы все вместе, да и делу конец.
Возле центральной линейки распрощались. Зоина рука была теплой и сильной, Иринина — прохладная и не расположенная долго задерживаться в чужой руке…
«Ну и дене-ок!»
Иван растянулся под простыней и попытался было вспомнить, с чего же начался этот длиннющий и переполненный впечатлениями день? Утро казалось неправдоподобно далеким, случившимся, по крайней мере, неделю тому назад. Вспоминал, вспоминал и задремал уже, как вдруг кто-то рядом совершенно отчетливо и строго сказал:
— Ни минуты впустую!
Иван подскочил и сел на кровати. Ему стало стыдно. Стыдно оттого, что опять он забыл этот свой девиз: ни минуты впустую!
Ведь он решил поступать в университет, решил стать ученым. Пока служил в армии, близ города закончилось строительство крупного научного центра. Приехав в отпуск, Иван на следующий же день отправился посмотреть городок науки и сразу влюбился в него. Городок был разумно и осторожно вписан в лесистую местность, белые, желтые, голубые брусья зданий живописно разбросаны на склонах холмов, на полянах, пестрых от цветов; дороги не ломились напрямик, а вежливо огибали лесные массивы.
Иван разглядывал корпуса научных институтов, задирал голову, и каждое окно казалось ему значительным, умным: ведь за этими окнами думали, считали, работали ученые!
Лучи солнца остро дробились в стекле и стали вестибюлей, зайчики играли в замках солидных портфелей, гримасничали в лаке машин. Неторопливо беседуя, шли, сидели и ехали люди, необыкновенно красивые люди, среди которых было много молодых бородачей. Иван глядел, слушал обрывки бесед, старался вникать в них.
«Ни минуты впустую! — такой девиз взял он с того дня на вооружение. — Закончить службу, год на подготовку, и — университет. А потом!..»
Он уже работал на заводе, там же, где и до армии, там же, где и его отец, механик Илья Кувшинников. А каждую свободную минуту использовал, чтобы читать, читать, читать. Книги по физике, химии, математике, биологии были одинаково интересны; Иван не знал еще, на чем остановиться, какой сделать выбор, но знал — туда, в городок, к этим необычным парням, в их среду, в лаборатории, в эксперименты, в научный поиск! «Ни минуты впустую! — подхлестывал он себя. — Ни минуты».
Но свободных минут становилось меньше и меньше. А все потому, что… Ведь кому-то надо и в комитете сектор возглавлять, и подшефных школьников в поход сводить, и спортивную честь завода защищать, и повышенные обязательства не только брать, но и выполнять.
Уж урезал, урезал Иван свой сон, да больше некуда. «Ваня, это что же такое! — стонала мать. — Ты посмотри на себя. Ты же зеленый весь. Демобилизовался — лучше был, справнее. Ну, куда же годится: проснусь, погляжу — сидит. Эдак ведь и до худа недалеко…»
Иван в ответ только посмеивался, однако чувствовал, что мать права, что так и «до худа недалеко».
«Да, это, пожалуй, единственная возможность подготовиться в университет, — думал он, слушая белобрысого Кешу-секретаря, когда тот агитировал его поехать в лагерь. — Свободное время, свежий воздух, режим…»
«Все теперь полетело к чертям! — досадовал он, сидя на кровати. — Вот зачем сунулся? Что смыслю в этой педагогике? С Анной Петровной испортил отношения. В ораторы полез! Критиковать принялся, поручательства брать! Права Ирина — дерево я, дубина и больше никто. Над такими смеются: в каждой бочке затычка…»
А в это самое время на своей кровати ворочалась и не могла заснуть Ирина.
«Как же ничего не произошло? Как же не было? — спорила она с собой. — Нет, это не просто столкновение. Вначале — да. Но потом… его руки… Да было же, было! Что я, не почувствовала, что ли? Не поняла? Дерево… Сморозила сама не знаю что!»
А через минуту:
«Надо было пощечину ему влепить. Как он посмел!.. И вообще, что в нем может быть интересного? »
«Но ты же совсем его не знаешь! А вдруг он в тысячу раз интереснее этого кривляки Вадима? Вон он как на педсовете выступил! Смогла бы ты, будущий педагог, так выступить?»
«Но надо спать, спать, спать. Мама как наказывала? Минимум восемь часов… Я буду умницей, мама, я сейчас засну. Я смертельно хочу спать».
И вдруг всем телом вспомнила прикосновение. «Какое горячее дерево!» — и беззвучно рассмеялась. Сон не приходил, сна не было ни в одном глазочке…
«Завтра же объясниться с Анной Петровной! Сделать так, чтобы все было по-старому. Накрутил! И ведь за один день! Поразительные способности, черт побери!.. Нет, это, наверное, лес виноват, обалдел я в лесу, утратил контроль и… Лес виноват… Лес… А Ирина-то?.. Ирина… не сердись… я не хотел тебя… обидеть…» — Иван засыпал.
Глава 7
Когда шла утренняя уборка палат и территории, а весь отряд, вооруженный вениками из сырых ивовых веток, усиленно пылил, Анна Петровна подошла к Ивану и сказала, что ей нужно кое-что постирать и себе, и ребятишкам. Сын и дочь у нее тут же, в лагере, только в другом отряде.
— Побудьте-ка сегодня с пионерами… — лицо холодное, непроницаемое.
— Хорошо, хорошо, Анна Петровна! — а что ему оставалось?
— Да! Чуть не забыла. Вечером конкурс инсценированных песен. Надо готовиться. Вы уж тут без меня… Вам, как говорится, и карты в руки…
— Хорошо, хорошо, Анна Петровна.
И Анна Петровна неторопливо пошла прочь — белая, идеально отглаженная кофта, строгая черная юбка, в руке узелочек.
«Хорошо, хорошо, Анна Петровна! — передразнил себя Иван. — Получил? Погоди, то ли еще будет! Попробуй верни теперь доброе старое время. Тихие часочки в беседке. На надувном венгерском матрасе…»
Ребята, покончив с уборкой, слонялись вокруг палаты, поглядывали на вожатого. Время шло. А Иван колебался, может, найти, догнать, выложить все начистоту, извиниться за вчерашнее, мол, не хотел я, пусть будет все как было? Ведь опять же год пропадет, сколько можно откладывать?
И чем больше колебался, тем сильнее злила мысль, что его наказали, как мальчишку.
«Поставила в угол, лишила мороженого… и ушла! Многозначительно ушла. Уверена, что без нее будет крах, бедлам, хаос, развалится дисциплина и падет нравственность!..»
Надо было что-то делать.
«Ладно! — решил он наконец. — Первую смену отбарабаню, так и быть. Чтоб хоть не выглядеть трепачом, чтоб — на совесть. А потом удирать. Наотрез откажусь. В этом году кровь из носу, а вступительные сдать!»
