— Как это понимать? — спросил Сети.
— Все солдаты твоей армии, преданные тебе душой и телом, как были преданы твоему божественному отцу и божественному Хоремхебу, радуются тому, что твое солнце, наконец, разогнало тучи забот! — пояснил военачальник.
Сети начал понимать, к чему он ведет.
— В своей божественной доброте ты принял сироту, потомка свергнутой династии. Ты знаешь, что последние ее представители не оставили в памяти твоих слуг иных воспоминаний, кроме горечи и страха за государство, тогда близкое к расколу. Жрецы, заблудившиеся в своих воспоминаниях о прошлом, поддерживали этого мальчика. Твой божественный отец в своей высочайшей благожелательности решил унять их беспокойство. Но скорпион, пригревшись на теплом камне, часто жалит сам себя…
— Ты хочешь поговорить о жрецах Птаха? — спросил Сети.
Было очевидно, что военачальник собирается сказать что-то очень важное. Нахмурившись, Па- Рамессу не упускал ни слова из разговора.
— Не только о них, божественный владыка. Я говорю и о жрецах Амона.
— Небнетеру?! — воскликнул Сети, повышая голос.
— Это он — скорпион? — спросил Па-Рамессу.
Военачальник посмотрел в глаза наследному принцу.
— Да, достопочтенный принц.
Жара внезапно показалась невыносимой. Сети вздохнул.
— Почему вы не сказали об этом раньше? — спросил он.
— Твое величество, мы не привыкли вмешиваться в столь тонкий процесс, как управление царством. У нас были только подозрения. И вот вчера они подтвердились. Мы узнали, что Небнетеру был потрясен, узнав, что Птахмос более не является наследником трона Хора. Его стенания заполонили храм.
— Откуда вы об этом узнали?
— Твое величество, у наших армейских писцов длинные уши. До них дошли разговоры о том, что Верховный жрец напугал своими проклятиями жрецов рангом пониже и писцов.
Словом, у военных тоже были свои лазутчики.
Сети поблагодарил Пер-Ту, и, попрощавшись, как того требовал церемониал, тот покинул зал. Па- Рамессу остался наедине с отцом.
— И это потому, что мы не царских кровей? — спросил он.
Сети со вздохом кивнул.
Через несколько дней после инцидента старшего командира Хорамеса во «Дворце Ихи» шумно поздравляли его товарищи-солдаты.
— Мы всегда знали, что ты дерешься, как лев, — сказал один из них, — но сегодня мы хотим выпить за твой дар предвидеть будущее!
— Вам не надоело надо мной насмехаться? — спросил он, принимая предложенную чашу с вином.
— Мы не насмехаемся, мы искренне восхищаемся твоей предусмотрительностью. Сын, которого ты так и не захотел признать, впал в немилость.
Хорамес удивленно поднял брови; он краем уха слышал сплетни о том, что во дворце произошло что-то из ряда вон выходящее, но не стал доискиваться подробностей. Товарищи рассказали ему свою версию событий. Хорамес вздохнул.
— Вот видите, друзья, — сказал он весело, — тем, кто умеет довольствоваться малым, легче живется на свете! Если бы я последовал вашим советам, то сейчас тоже пострадал бы.
На сердце у Хорамеса полегчало, когда он увидел свою возлюбленную, музыкантшу.
Когда Птахмос снова появился при дворе по случаю раздачи новых должностей чиновникам, его приняли прохладнее, чем раньше. На церемонии он присутствовал недолго, прятал глаза. Па-Рамессу старался сохранить невозмутимое выражение лица и вести себя нейтрально — он понимал, что должен поберечь самолюбие отца и проявить уважение к царскому решению, руководствуясь которым власть имущие вынуждены были принять в свои ряды наследника низложенной династии. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда в присутствии хранителя утренних тайн он протянул Птахмосу кинжал, которым тот пытался убить Именемипета и, кто знает, может, даже его самого.
Правду знали очень немногие, в том числе комендант царской казармы, которому на рассвете приказали освободить протрезвевшего Птахмоса и отвести лично в рабочую комнату фараона. По Сети было видно, что спал он плохо. Когда виновный предстал перед ним, монарх прямо сообщил ему, что отныне он лишен всех прав.
— Я не стану отрекаться от тебя публично, поскольку это будет равнозначно отречению от собственного слова, — сказал Птахмосу Сети. — Но ты больше не являешься членом моей семьи. Ты поднял руку на брата, ты пытался заколоть непонравившегося тебе человека прямо перед царским столом. Ты отправишься в Ирем, где наместник найдет тебе какое-нибудь занятие. Позже я приму решение относительно твоей участи.
Птахмос молча слушал. Он вполне осознал, что чрезмерное количество выпитого — главная причина того, что панцирь, в котором он укрылся три года назад, разлетелся на куски; припадок ярости, вызванный появлением Именемипета, подтвердил выдвинутые против него обвинения в вероломстве. Он мог рассчитывать на царское милосердие, но никак не на прощение. Его имя исчезнет с картушей. Он станет живым мертвецом…
Тиа посоветовал Па-Рамессу воздержаться от проявления чувств по случаю своего триумфа. Опрометчиво раньше времени давать сопернику понять, что ты выиграл партию, длившуюся многие годы. А ведь он обыграл не только Птахмоса, но и своего отца! Здравый смысл подсказывал, что теперь самое время продемонстрировать отцу еще большее уважение и почтение. Усилия Па-Рамессу оправдались: на барельефе в Карнаке изображение Птахмоса было заменено изваянием Па-Рамессу. Его самолюбие было удовлетворено; и теперь, казалось бы, самое время воцариться в душе ликованию. Но этого не случилось. О том, что произошло с Птахмосом, Па-Рамессу вспоминал с грустью.
— Ты предпочел бы избрать менее болезненный способ прийти к триумфу, и это весьма похвально, — объяснил ему Тиа. — Но случилось так, что твой соперник избрал путь вероломства и насилия, что породило в тебе ненависть. Вполне понятно, что у тебя на душе остался горький осадок. Па-Рамессу внимательно посмотрел на своего наставника:
— Почему ты, взрослый человек, был тверд в своем решении поддержать меня, а Птахмос, такой же мальчик, как я, пытался хитростью меня обойти? Неужели одни люди от природы хорошие, а другие — плохие?
— Моя цель — научить тебя всему, что я знаю, и укрепить твой дух. Выполнить эту миссию как можно лучше — для меня счастье и честь. Я предан тебе даже во сне, ты — лучшая часть меня. Птахмос на первых порах чувствовал себя очень некомфортно в ранге принца, хотя твой божественный дед и твой божественный отец возвели его в этот ранг. Став же наследником трона, он ощутил груз обязательств по отношению к своим предкам. Судя по всему, он намеревался пойти по стопам Эхнатона. Птахмос не плохой человек по своей природе, мой принц, он просто поступает необдуманно.
— Как это понимать?
Тиа задумался, подыскивая слова.
— Такие вещи тебе лучше бы объяснил жрец, а не простой писец, такой, как я. Но раз ты оказываешь мне честь своим вопросом, я объясню как понимаю. Эхнатон хотел заменить многобожие культом единого бога — безымянной силы, которая являет себя миру в виде Солнечного Диска, Ра, и которую этот фараон именовал Атоном. Эхнатон пренебрег самым главным: высшее божество бесконечно. Оно всеобъемлюще и непостижимо. Каждое божество нашего пантеона — это лишь проявление высшей силы. Птах и Хорахти, Сехмет и Хнум[20] в общем, все
