него в небо. Я не знаю, как горят люди. Никогда не видел. Но почти уверен — это не должно было быть вот так.
Он встал так, чтобы загораживать нас обоих от Ворона, растерянно озиравшегося по сторонам шагах в десяти от нас. Растратившего всю свою ярость и очень, очень бледного.
Ник горел и молчал.
Молчал, пока пламя не сожрало его совсем. Но за секунду, наверное, до того, как некромант осел на землю кучей пепла, где-то внутри меня прошелестело: «Не говорите ему, какой я».
Ему — это Максиму. Ник застрял на границе между жизнью и следующим рождением. Он принадлежал мне, как принадлежит вещь — никакой собственной воли, никаких привязанностей, закончившихся вместе с прожитой им жизнью. И все же он рванулся, чтобы закрыть от огня сына, которого впервые увидел уже после того, как перестал жить. Он уничтожил себя, хотя я не приказывал ему этого. И он разговаривал со мной перед тем, как уйти.
Я что-то перепутал или так не бывает?
Может, я вообще все это себе придумал?
Бывают дни, когда я ни в чем не уверен — и этот как раз из них был. Терпеть этого не могу!
— Пап, ты же обещал мне! — Максим поднялся и теперь отряхивался, с укором глядя на Ворона.
А тот смотрел на меня и на пепел у моих ног.
— Я бы не убил его, — сказал Ворон. — Я бы никогда не сделал ему больно.
Верил ли он сам в то, что говорил?
Я в этом сомневаюсь.
— Кирилл, мама ведь сюда пошла? — спросил мальчик.
Я махнул рукой в ту сторону, где лежала Марина.
— Она видела папу? С ней ничего не случилось?
Он не спросил о том, не сделали ей Ворон ничего плохого, но это было в его глазах.
— Она очень испугалась и потеряла сознание, — дипломатично ответил я. — И сильно порезалась. Наверное, она не сможет вести машину, поэтому кто-нибудь из взрослых отвезет вас домой.
Ненавижу быть тем, кто говорит другим людям, что им делать. Не мое это дело. Я никому не начальник и никто не начальник мне.
Но майор Караев махнул мне рукой, на мгновение показавшись из-за надгробия — мол, услышал, — и тут же бросил в рацию короткий приказ. Черт, я надеюсь, они сами разберутся со «скорой», уборкой тут и прочим, что следует сделать. Я уже вообще ничего не мог.
Абсолютно.
— Ты скажи ей, что у нее был сердечный приступ или что-нибудь такое, — посоветовал я Максиму. — Что все это был просто плохой сон.
Он кивнул мне, как взрослый. Черт, настоящий мужик. Наверное, это не зависит от возраста.
— А с тобой, папа, мы потом поговорим, — бросил он. — С твоим поведением надо что-то делать.
Я увидел, как лицо Ворона засияло улыбкой, и не сразу сообразил, чему это он так радуется.
Потом поговорим.
Это ведь как бы обещание, что с тобой вообще будут разговаривать после всего того, что ты натворил.
— Я буду тебе должен, человек. — Эта фраза ему тяжело далась, но он сказал ее. — Но никому… Слышишь, я убью тебя, если ты кому-нибудь…
— Это твоя тайна. — Я пожал плечами и поморщился, потому что руку пробило болью. — Не мое дело, кто твой напарник. Но это будет моим делом, если ты посмеешь причинить ему вред. Уходи. Я отпускаю тебя.
И он ушел.
Только через пару минут я понял, что он в моем разрешении не нуждался. Ник призвал его, и это у Ника была власть над ним. А его больше не было. Некоторые думают, что, если убить злого колдуна, черные заклятия рассеются, демоны отправятся домой, принцесса проснется и все будут жить долго и счастливо. Но на самом деле никогда не бывает так просто. Ворон был свободен все то время, пока я с ним разговаривал. Это ему дорогого стоило — убить некроманта, который выманил его сюда и связал своей волей, но после этого ничто не могло удержать его от того, чтобы рвануть развлекаться на московских улицах.
Ничто, кроме собственного решения.
У меня все шмотки были в крови, порез саднил и во рту стоял такой мерзкий привкус, как с похмелья бывает. Но оставалось еще одно дело, которое мне следовало закончить.
Мертвые.
Я сжал зубы и заставил себя подняться. Какого черта я кетановом перед выходом не запасся, интересно? Мне стоило бы помнить, что любая рядовая вылазка в моем случае может обернуться армагеддоном. Вероятность этого невелика, но она всегда есть.
На снегу не было ни одного мертвеца. Вонючие проталины, тряпки какие-то старые — словом, именно то, что остается от насильно поднятого человека, когда он уходит. Я все-таки хлопнул себя по лбу невредимой левой рукой, когда понял, что произошло. Ник сгорел — и связь лопнула, как перетянутая струна. Их просто вышибло обратно — перепуганных, слабо помнящих эту свою жизнь и совсем не помнящих текущую. Все еще задыхающихся от страха, беспомощности и отвращения к себе.
Отличная новость для армии платных психотерапевтов.
И поганая — для меня.
Это было все равно что написать огненными буквами на небе: «Ты не справился!»
Нет, я не перфекционист. Я знаю, что нельзя все сделать идеально. Я не бог и даже не его помощник. Но я единственный, кто мог что-то сделать для всех этих людей. И я не сделал.
На хрена я вообще тогда нужен, спрашивается?
Я сидел на ступеньках административного здания Котляковского кладбища и курил мерзкую, очень крепкую «Астру» без фильтра, позаимствованную у Карима. У меня был полный рот мелко нарезанного табака и тряслись руки. Но я так и не сорвался. Бравые убийцы нежити не плачут даже тогда, когда другого способа избавиться от ледяного комка внутри не находится.
Потому что толку от слез никакого.
— Эй! — Карим опустился на корточки рядом со мной. Я даже не заметил, как он подошел. — Ты как?
— Нормально, — солгал я. — Просто устал.
— Я вызвал тебе такси, — осторожно сказал он. — Машина подъедет минут через пятнадцать.
— Я мог бы положить их, если бы заранее поговорил с майором.
У меня слегка кружилась голова. От голода или от табака — черт его знает.
— Мы же все равно победили. — Кажется, он хотел хлопнуть меня по плечу, как это делают друзья, но в последний момент удержался. Опустил руку, пошарил зачем-то в кармане и добавил неуверенно: — Все в порядке.
Нихрена это не было «в порядке», просто другого порядка, кроме данного в ощущения прямо сейчас, нам не завезли.
Я не знал, как объяснить ему это.
Есть причина, по которой иногда люди засыпают и не просыпаются больше. С некоторыми из них случается удар, с другими — инфаркт миокарда, третьи получают ишемический инсульт, чтобы потом годами лежать на больничной койке, не узнавая близких и питаясь посредством капельницы. Бывает, что это последствия образа жизни или закономерный результат долгой тяжелой болезни, но в нашем случае все было намного проще. Люди, которых Ник выдернул из нормальной жизни в давно оставленные ими тела, теперь не знали, куда им предстоит проснуться.
И они чертовски боялись, что это место окажется еще хуже того, где им пришлось побывать.
Согласитесь, у них были основания думать, что это возможно. Обычно с людьми, прошедшими через ад, долго работают профессиональные психотерапевты. Вот только для того, чтобы воспользоваться их помощью, человек должен быть в сознании. Я ни разу не слышал, чтобы специалиста такого профиля приглашали к тому, кто лежит в коме.
— Мы их убили, — сказал я. — А это не то же самое, что спасти.
