получает еду, крышу над головой и одежду. Все это оплачиваете вы. Ах да, еще он может сбежать, чтобы продолжать делать ужасные вещи.
Представили? Согласитесь, это чертовски обидно и несправедливо.
А теперь получите идеальное наказание для маньяка — прямо на блюдечке с голубой каемкой.
Вот преступник. Когда он умрет, это не избавит его от необходимости искупать свою вину. Он будет отрабатывать, пока не развалится на куски — в прямом смысле. И что вы думаете об этом теперь?
Может, я бы сам обеими руками ухватился за такую идею, если бы не знал совершенно точно, что происходит с человеком после смерти. Мари Дюпон, несчастная слюнявая идиотка, которую обожаемые бабушка с мамой подкладывали под всякого, способного заплатить, уже не была той Катариной, которая убивала так же легко, как чесала нос.
Смерть меняет человека, проводя его сквозь совершенство. И стыд за себя самого, паршиво прожившего вот эту конкретную жизнь, — чертовски болезненная штука. Настолько болезненная, что ее легко перепутать с вечными муками. Для мертвых время вообще течет иначе, чем для живых.
— Мы можем предложить вам также план развития, включающий в себя полную легализацию вашей деятельности, — сказал Караев, сочтя улыбку Ника знаком того, что он готов согласиться.
Он не был мерзавцем. Он был самоуверенным идиотом, лезущим в ту область, о которой ничего не знает. Вот только в нашем случае это куда хуже. Я бы сравнил его со слоном в посудной лавке, не будь я абсолютно уверен в том, что он — Моська.
— Моя машина стоит у ворот, — добавил майор. — Может быть, мы продолжим обсуждение в более удобном месте?
Ощущение было такое, точно их с Цыбулиным в одной школе учили людей вербовать. Только один из них понимал, что на самом деле происходит, а второй — нет. Я с самого начала видел, что майор Караев переоценивает свои силы. Вуду-шмуду, так он сказал.
Почему я ничего не сделал?
Ник поднимал мертвых. И мне следовало не ждать, пока придут парни с автоматами и все это прекратят, а встроиться в ритуал. Я мог попробовать показать майору изнанку этого бизнеса, устроив ему сразу и многие знания, и многие печали.
Кретин!
— У меня есть встречное предложение. — Некромант усмехнулся. — Я убью вас всех. А сотрудничать мы будем уже после этого. Это будет очень, очень выгодное сотрудничество, уверяю вас.
А потом он посмотрел на меня, как змея. Только Ник улыбался, а змеи так не умеют. Я дернулся под его взглядом — и понял, что могу разве что моргнуть. Мертвец, разломавший свой гроб и выползавший из могилы у меня под ногами, привязывал меня к земле, как корни привязывают дерево. Это было чертовски похоже на капкан, которым Ник меня дважды уже ловил, но держало оно куда сильнее.
Как будто вцепилось во всего меня.
Говорят, что знание — это сила, вот только применить ее не всегда возможно. Я знал, за какую веревочку дернуть, чтобы дверь открылась, но добраться до нее никак не мог. У меня хреново получается Гудини изображать, поэтому я просто сделал единственное, что мне еще оставалось.
Я зажмурился.
Синдром дефицита внимания — паршивая штука, но именно она делает меня таким, какой я есть. От того, что я делаю в любой из моментов моей жизни, меня может отвлечь куча вещей. Любой резкий запах. Звук за окном. Прикосновение, которого я не ожидаю. Случайная, но крайне интересная мысль. Но эта дурацкая неспособность к длительной концентрации на чем-то конкретном позволяет мне замечать то, что большинство заметить не способно.
В темноте под веками, в компании двух очень нехороших парней, толпы просыпающихся мертвецов и одного вполне живого самоуверенного придурка я принялся рассматривать холод и тьму, затянувшие Котляковское кладбище. Так же спокойно, как если бы я в офисе сидел. Ну или в кафе с очередным психованным клиентом.
Я умею.
Я справлюсь.
Жаль только, что никто, кроме меня, не мог мне об этом сказать. «Ты действительно клевый парень и отличный специалист» звучит гораздо убедительнее, если это говорит кто-то другой.
Не ты сам. Так уж вышло, что я никогда не был силен в аутотренинге.
Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
Может, это и выглядит как заклинание, но на самом деле все гораздо проще. Я держал эту фразу в голове, чтобы не сбиваться, потому что в моей работе нельзя ошибаться. Не то чтобы ошибка взорвала меня изнутри — не так зрелищно. Больше похоже на настройку гитары. Не сделаешь все правильно — и шиш тебе будет, а не аккорд, даже самый простой, один из трех блатных.
Цифры скользили у меня в голове — от кровавой семерки до лиловой, цвета густых сумерек, единицы. Вокруг меня танцевала тьма. Я чувствовал ее, как чувствуют дым — не запах дыма, а вот это едва ощутимое прикосновение к коже, в котором есть искры, и пепел, и близость пламени.
Все, что мне было нужно, — это верить в то, что я смогу разобраться в рисунке этого танца. Верить, что я — царь мира или что-то вроде. Довольно простое упражнение, если смотреть со стороны. Попробуйте выполнить его как-нибудь на досуге.
Я увидел ее спустя одно долгое, очень долгое мгновение. Сеть была легкой, как дыхание, и прочной, как вечность. Тонкие нити струились по земле, цеплялись за кожу и камни, связывая мертвое с живым. Узор был четким и завершенным. Нику оставалось только наполнить его силой, чтобы тут началось то, хуже чего мало что придумать можно.
Колыбель для кошки.
Уверен, вы знаете эту игру, даже если не помните названия. В детстве с ней все сталкивались. Веревочка, связанная в кольцо, набор особых движений пальцами, сумма хитрых крестов и петель, образующих кучу разных фигур. Роскошное развлечение для дождливых дней, замечательная тренировка для пальцев.
Почти никто не задумывается, откуда она взялась и что означают все эти странные веревочные переплетения. Просто одна из многочисленных детских игр, вроде вышибалы, казаков-разбойников и резиночки. Но в мире существует чертова прорва вещей, которые не то, чем кажутся.
Ну или таких, которые можно использовать разным образом.
В колыбели для кошки есть много простых фигур. Я сам легко покажу вам четыре ромба или рыбу. Может быть, если я постараюсь, у меня выйдет бабочка или пара скатов, выпрыгивающих из воды, но с их помощью мало что удастся провернуть. У индейских и эскимосских шаманов обычно есть набор секретных фигур, передающихся из поколения в поколение, — они пользуются ими, чтобы упорядочивать мир.
Ник сплел лестницу Иакова.
Не такая уж сложная фигура, примечательная тем, что в конце работы из бессмысленной путаницы в одно движение получается аккуратное переплетение. Веревочная история о том, как сделать порядок из хаоса.
Правда, никто не гарантирует, что вам этот порядок понравится.
Нет, я знаю историю о том, как библейский патриарх и родоначальник народа израилева увидел сон, в котором «вот, лестница стоит на земле, и верх ее касается неба». Порядок от бога, обещания, заповеди и все такое, чтобы человек мог чувствовать себя в безопасности, пока следует правилам. Но фокус в том, что лестницу можно куда угодно приставить.
Это просто такая штука, с помощью которой некто может попасть туда, куда просто так не доберешься. И ангел может. И кое-кто из тех, кого вы точно не хотели бы увидеть у себя дома в субботу вечером. Лестница, сплетенная Ником, вторым своим концом вовсе не в небеса упиралась. Во всяком случае, не в те небеса, которые вам бы понравились.
Мне они точно ни к чему были.
Когда я открыл глаза, лестница все еще висела передо мной, едва видимая — паутинка, натянутая среди деревьев. Это как с объемными картинками. Главное — суметь ее увидеть, потом уже не потеряешь. Я чувствовал ее подушечками пальцев. Тонкая шероховатая веревочка, связанная в кольцо. Все, что мне было нужно, — это найти одно-единственное утолщение на ней, крошечный аккуратный узелок. А потом
