22 июня. Черный день календаря.

С этими мыслями незаметно уснул».

Генерал армии Д.Г. Павлов провел вечер 21 июня за сугубо мирным занятием. В то время, как немецкие солдаты слушали обращение Гитлера, командующий Западным особым военным округом в Минске наслаждался представлением куда бо­лее приятным. Вместо выслушивания пафосных банальностей глухим от волнения голосом ротно­го он смотрел «Тартюфа» — в Минске гастролиро­вал Московский Художественный театр. Посмот­реть на игру московских знаменитостей пришли первые лица республики, гражданские и военные. Помимо Павлова на спектакле присутствовал сек­ретарь ЦК КП(б) Белоруссии П.Пономаренко. Спектакль шел почти до полуночи, и Павлов был вызван в штаб округа едва ли не из театральной ложи.

Павлова оторвали от блистательного «Тартю­фа», чтобы сообщить о том, что происходило по ту сторону границы, пока он смотрел спектакль. Объявление немцами задач солдатам за несколько часов до войны было отнюдь не напрасной ме­рой предосторожности. Перебежчики были обы­денным явлением в ходе войны. Среди сотен ты­сяч человек, составлявших армию вторжения, были люди самых разных убеждений. Были среди призванных в вермахт немцев те, кто в той или иной мере симпатизировал коммунистам. Один из них решился на то, чтобы перейти границу и сообщить советской стороне о готовящемся нападении. О том, как это произошло, повествует доклад началь­ника 90-го пограничного отряда майора М. С. Бычковского:

«21 июня в 21:00 на участке Сокальской комен­датуры был задержан солдат, бежавший из гер­манской армии, Лисков Альфред. Так как в комен­датуре переводчика не было, я приказал комен­данту участка капитану Бершадскому грузовой машиной доставить солдата в г. Владимир в штаб отряда.

В 0:30 22 июня 1941 г. солдат прибыл в г. Вла­димир-Волынск. Через переводчика примерно в 1 час ночи солдат Лисков показал, что 22 июня на рассвете немцы должны перейти границу. Об этом я немедленно доложил ответственному дежурно­му штаба войск бригадному комиссару Масло­вскому. Одновременно сообщил по телефону лич­но командующему 5-й армией генерал-майору Потапову, который к моему сообщению отнесся подозрительно, не приняв его во внимание. Я лич­но твердо также не был убежден в правдивости сообщения солдата Лискова, но все же вызвал ко­мендантов участков и приказал усилить охрану

Пленение командира Красной Армии.

госграницы, выставить специально слухачей к р. Буг и в случае переправы немцев через реку унич­ тожить их огнем. Одновременно приказал, если что-нибудь подозрительное будет замечено (дви­жение какое-либо на сопредельной стороне), не­медленно докладывать мне лично. Я находился все время в штабе.

Коменданты участков в 1:00 22 июня доложи­ли мне, что ничего подозрительного на сопре­дельной стороне не замечено, все спокойно. Вви­ду того что переводчики в отряде слабые, я выз­вал из города учителя немецкого языка, отлично владеющего немецким языком, и Лисков вновь повторил то же самое, то есть что немцы готовят­ся наступать на СССР на рассвете 22 июня 1941 г. Назвал себя коммунистом и заявил, что прибыл специально предупредить по личной инициативе. Не закончив допроса солдата, услышал в направ­лении Устилуг (первая комендатура) сильный ар­тиллерийский огонь. Я понял, что это немцы от­ крыли огонь по нашей территории, что и подтвер­дил тут же допрашиваемый солдат. Немедленно стал вызывать по телефону коменданта, но связь была нарушена».

Пересекший границу ефрейтор Лисков не был безусым юнцом. Ему было 30 лет, по профес­сии он был столяром мебельной фабрики в го­роде Кольберг (Бавария). Дома он оставил жену, ребенка, мать и отца. Лисков служил сапером в 75-й пехотной дивизии. В армию его призвали из запаса в 1939 г. Вечером его командир роты лейтенант Шульц заявил, что сегодня ночью пос­ле артиллерийской подготовки их часть начнет переход Буга на плотах, лодках и понтонах. Не теряя ни минуты, Лисков бросился вплавь через Буг.

Хотя начальник погранотряда высказывал со­мнения относительно восприятия информации о перебежчике М.И. Потаповым, доклад о Лискове словно электрический разряд прошел до са­мого Сталина. Скорее всего, свою роль в этом сыграл тот факт, что Г.К. Жуков до назначения его начальником Генерального штаба был команду­ющим Киевским особым военным округом и его связывали с М.И.Потаповым и начальником шта­ба округа М.А. Пуркаевым дружеские личные от­ношения. М.И.Потапова Жуков знал еще по Халхин-Голу.

Живая цепочка из старых друзей сработала молниеносно. Г.К. Жуков вспоминал: «Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебеж­чик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Я тотчас же доложил наркому и И.В. Сталину то, что передал М.А. Пуркаев.

— Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, — сказал И.В. Сталин.

Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф.

С первых же шагов по советской земле немцы наткнулись на ожесточенное сопротивление.

Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге дого­ворились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность».

Так через немецкого ефрейтора Сталин узнал общее содержание обращения Гитлера. Немед­ленного решения на совещании не последовало. Поначалу Сталиным были высказаны сомнения от­носительно достоверности сведений, сообщенных перебежчиком. Нарком обороны С.К. Тимошенко высказал мнение, которое поддерживали все при­сутствующие люди в военной форме: перебежчик говорит правду. Им было предложено дать в окру­га директиву о приведение войск в боевую готов­ность. Однако этот вариант был сочтен Сталиным преждевременным. Надежда на мирное разреше­ние кризиса еще оставалась, и было решено ввес­ти в распоряжение войскам уточнение относитель­но возможных провокаций противника. То есть со­ветским руководством не исключался вариант, ког­да немцы отдельными выпадами 22 июня могли вынудить командиров приграничных частей и со­единений нанести авиаудары или же перейти гра­ницу. В этом случае был бы создан casus belly (по­вод для войны), оправдывающий вторжение в гла­зах мирового сообщества. Крупномасштабные бо­евые действия в этом случае начались бы не 22 июня, а 25 или 26 июня, после обширной пропа­гандистской кампании в прессе, разоблачающей «красных варваров». Как мы знаем сегодня, нем­цы такой вариант не рассматривали. Но вечером 21 июня на совещании в Кремле это было совсем не очевидно.

Сообразно этим предположениям директива была доработана. В итоге в войска был направлен документ, оставшийся в истории как Директива № 1. В нем говорилось:

«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО.

Копия: Народному комиссару Военно-Морско­го Флота.

1. В течение 22—23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, За­пОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союз­ников.

3. Приказываю:

а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и