Московском государственном мюзик-холле. Её первым мужем был режиссёр кинохроники, с которым она прожила 7 лет. Детей в том браке у неё не было. Как она сама вспоминает: «На ребёнка я не решилась. Что-то сдерживало. И не только здоровье супруга: он страдал заболеванием лёгких. И вроде жили хорошо, ладили. Он был благородным, умным человеком. Все удивлялись, как я могла его оставить. Но в 28 лет (в 1938 году) я встретила Александра Семёновича Менакера, влюбилась и сразу поняла: это моя судьба. С первым супругом расстались хорошо…» (Стоит отметить, что к тому времени А. Менакер тоже был разведён, в том браке у него был сын Кирилл Ласкари.)
Знакомство Менакера и Мироновой произошло в только что созданном в Москве Государственном театре эстрады и миниатюр, актёрами которого они оба тогда стали. В те годы и появился на свет их знаменитый эстрадный дуэт. А через три года после этого знакомства на свет родился мальчик, которого назвали Андреем. Причём родился он, можно сказать, в театре. До последнего дня своей беременности Миронова выходила на сцену, и предродовые схватки начались у неё именно во время одного из таких представлений. Роженицу успели довезти до родильного дома имени Грауэрмана на Арбате, где она вскоре счастливо разродилась. А через несколько месяцев грянула война.
Миронова рассказывает: «Андрей рос в тяжёлое время. Ему всего не хватало. В октябре 1941 года мы вместе с Театром миниатюр эвакуировались в Ташкент. Вернее, это была не совсем эвакуация. Сначала театр выехал на гастроли в Горький. Оттуда мы отправились на агитпароходе „Пропагандист“ обслуживать речников Волжского пароходства. Доплыв до Астрахани, пароход вернулся в Ульяновск. Там мы высадились и уже дальше добирались до Ташкента. В Ульяновске нас приютили у себя и обогрели в тесном гостиничном номере кинорежиссёр Марк Донской и его жена Ирина. Такое не забывается. Ирина накормила нас какими- то вкусными котлетами, стирала Андрюшины пелёнки. Андрюша простудился и всю дорогу жестоко болел с температурой тридцать девять – сорок. Добирались мы до Ташкента недели полторы. А когда доехали, ему стало совсем плохо. Подозревали тропическую дизентерию. У поселившихся напротив нас Абдуловых от неё умер сын. Две недели мы с няней носили его попеременно на руках, а жили мы в комнате с земляным полом. Это были бессонные ночи, когда я слушала, дышит он или нет, и мне казалось, что уже не дышит. Он лежал на полу, на газетах, не мог уже даже плакать. У него не закрывались глазки. Я жила тем, что продавала с себя всё. А на базаре толстые узбеки, сидящие на мешках с рисом, говорили мне: „Жидовкам не продаём“ (они упорно принимали меня за еврейку). Врач сказал, что спасти сына может только сульфидин. Я заметалась в поисках лекарства по Ташкенту, но безуспешно. На Алайском базаре я встретила жену М.М. Громова, который в 1937 году совместно с А.Б. Юмашевым и С.А. Данилиным совершил беспосадочный перелёт Москва — Северный полюс — США, а теперь был командующим ВВС Калининского фронта. Узнав, в каком я положении, она сказала: „Я вам помогу, вернее, не я, а Михаил Михайлович. Завтра прилетает спецсамолёт из Москвы“. Через несколько дней у нас был сульфидин, и Андрей стал поправляться. Спустя много лет, встретившись с М.М. Громовым, я ему сказала: „Михаил Михайлович, вы спасли мне сына. Спасибо вам“».
А вот что вспоминают о детстве Андрея Миронова другие очевидцы.
К. Пугачёва:
«Андрюша был прелестный и спокойный ребёнок с большими светлыми глазами. Даже когда у него поднималась температура, он как-то нежно и покорно прижимался к няниному плечу. Я ни разу не слышала его плача ни днём, ни ночью, даже тогда, когда он был сильно простужен и кашлял беспрерывно…
Андрюша был упитанным и, как мне показалось тогда, малоподвижным ребёнком. Взгляд у него был хитроватый…»
Л. Менакер:
«Смешной, толстый, с белёсыми ресницами, он сидел на высоком стульчике и говорил сиплым басом: „Пелиберда“, что означало „белиберда“.
Когда сердился на любимую няню, монотонно гудел: „Нянька, ты как соплюшка… Как коова… Как медведь…“»
В 1948 году Миронов пошёл в первый класс 170-й (теперь — 49-й) мужской школы, что на Пушкинской улице. (В этой же школе в разное время учились М. Розовский, Л. Петрушевская, Э. Радзинский, В. Ливанов, Г. Гладков, Н. Защипина и другие известные ныне деятели отечественной культуры.) Отмечу, что в школу он пришёл под именем Андрея Менакера. Однако уже через два года, в разгар так называемого «дела врачей», добрые люди из Моссовета посоветовали родителям сменить фамилию мальчика. Так он стал Андреем Мироновым.
Детство будущего актёра было вполне типичным для большинства подростков той поры: он обожал мороженое из ГУМа и ЦУМа, бегал смотреть кино в «Метрополь» и «Центральный», собирал значки и гонял в футбол (его амплуа в этой игре всегда было одно — вратарь). По словам его товарищей, в классе он был, что называется, неформальным лидером, заводилой (прозвище у него было простое — Мирон), при том, что ни старостой, ни комсоргом никогда не был. Учился он ровно, однако не любил точные науки: математику, физику, химию.
Миронова вспоминает: «Помню, раз Андрей принёс из школы матерное слово. Он вернулся домой и, снимая калоши, сказал: „Фу, б…ь, — не слезает!“ Сказал и очень победоносно на меня посмотрел. Я не кричала, просто спокойно спросила: „Ну и что?“ — „У нас так ребята говорят“. — „Скажи, пожалуйста, а от отца ты это слово слышал? Или от меня? Или от тех, кто у нас бывает?“ — „Нет“. — „Так вот у нас это не принято“. И для Андрея с тех пор это не было принято никогда».
Особенной любовью Миронова уже в те годы был театр. Дело в том, что почти каждое лето он отдыхал с родителями в Пестове, где находился Дом отдыха Художественного театра. Поэтому всех знаменитых мхатовцев (А. Кторова, В. Станицына, А. Грибова, К. Еланскую, О. Андровскую, М. Яншина и др.) он видел живьём, и эти встречи, безусловно, не проходили для него бесследно. А вскоре ему пришлось окунуться в драматическое искусство в школе: их классный руководитель Надежда Георгиевна Панфилова организовала театральную студию, в которую Андрей, конечно же, сразу записался. Его первой ролью там был Хлестаков из «Ревизора». В 9-м классе он стал посещать студию при Центральном детском театре.
Стоит отметить, что именно в Пестове едва не состоялся дебют Миронова в кино. Случилось это в 1952 году. Режиссёр А. Птушко приехал туда снимать фильм «Садко» и для съёмок в массовке выбрал несколько отдыхавших там детей. В числе этих счастливчиков был и 11-летний Андрюша Миронов. Ему досталась роль нищего мальчонки-парубка. Ему выдали рваную дерюгу, он натянул её на себя, однако перед этим забыл снять с себя модную тенниску на «молнии». Именно эта «молния» и решила судьбу юного актёра. Сквозь дырявую дерюгу «молния» просвечивала так явно, что Птушко тут же заметил эту накладку и поднял страшный крик (он был очень криклив на съёмочной площадке). Миронова тут же подхватили под локти и буквально вынесли с площадки. Так не состоялся его дебют в кино.
Окончив школу в 1958 году, Миронов подал документы в Театральное училище имени Щукина. В приёмной комиссии не знали, что он актёрский сын, поэтому никаким блатом при поступлении он не пользовался. Все экзамены он сдал на «отлично» и был зачислен на первый курс, которым руководил актёр, педагог и режиссёр Иосиф Матвеевич Рапопорт. Кстати, на курсе Андрей был одним из самых молодых студентов. Его однокурсник М. Воронцов вспоминает:
«Помнится, в самом начале учёбы Андрей собрал у себя дома „мальчишник“. Мария Владимировна и Александр Семёнович, как всегда, уехали на гастроли. В доме была только домработница Катя. Андрюша развлекал нас в тот вечер как только мог: пел, танцевал, рассказывал смешные истории и к полуночи, устав, заснул прямо за столом. Катя, убиравшая посуду, грустно глядя на спящего, сказала: „Андрюша тянется за взрослыми, а он совсем ещё ребёнок“…
Не знаю, может быть, опыта у него было поменьше, но организован и дисциплинирован он был намного лучше нас, старших, а таких было на курсе предостаточно: и я, и Юра Волынцев, и Коля Волков…
Милый Андрюша, почему он привязался ко мне, не знаю, но четыре года в училище мы почти не расставались. Я никогда не забуду первый общеобразовательный экзамен. Мы готовились вместе, готовились у него дома. Он честно учил, я честно писал шпаргалки. „Старик, — говорил он мне, — завалишься, вот попомни“. Но я оставался спокойным, так как опыт по этой части у меня накопился уже солидный. На экзамене произошла извечная несправедливость: Андрюша, честно учивший, почему-то получил четвёрку, а я, всё списав со шпаргалки, естественно, получил пятёрку. Ах, как он переживал, мой милый Андрюша, ну просто не находил себе места. А я никак не мог понять, почему он так огорчается.
