Пытаться убежать бесполезно. Каждый будет пойман и безжалостно расстрелян. Весь хлебный паек нельзя съедать утром, иначе вечером придется ложиться спать на голодный желудок. Тому, кто будет хорошо себя вести и старательно работать, бояться нечего. Запомните это!
После вечерней переклички узники вернулись в свои бараки. Наконец наступила довольно прохладная ночь. В бараке установилась тишина, только в нескольких местах храпели мужчины… Вдруг послышались пронзительные крики:
- Пожар!
- Все быстро выходите на улицу!.. Огонь уже охватил барак! Хотите сгореть? - закричал блокфюрер и нетерпеливо постучал плетью.
Сонные, испуганные люди вскакивали, хватали детей и будили непроснувшихся.
- Вставайте!
Ничего не соображая, женщины падали с верхних нар на головы другим. Раздавались отчаянные вопли.
- Мы умрём!
- Уже чувствуется запах гари…
Люди побежали к дверям, застревая в проёме. Те, кто сзади, нажимали на передних. Плач, стоны и ругань. Отчаяние и смертельный страх.
- Неужели я так глупо умру? – подумала Саша.
Вырвавшись, наконец, на улицу, она увидела, что барак окружён вооружёнными охранниками. Там же рядом стоял комендант лагеря Краузе со своей собакой-овчаркой и размалёванной дамой в большой шляпе.
- Они такие смешные! – засмеялась довольная немка.
- Это их единственное достоинство. – Важно сказал комендант.
Краузе наблюдал за всем происходящим, что-то говорил своей любовнице, и оба смеялись.
- Никакого пожара нет? – сонно озираясь по сторонам, спросила красивая женщина.
- Сама что ли не видишь?
На улице оказалась необыкновенно светлая лунная ночь. Полуголые люди дрожали от страха, прижимаясь, друг к другу. Староста Видуж заорал как сумасшедший:
- Становитесь в строй!
Все, как могли, построились. После этого в течение получа¬са он зачитывал инструкцию, как следует себя вести по сигналу тревоги.
- Ни один из вас не соблюдает этих правил. Если бы вы сгорели, виноваты были бы сами! – издевался хромой македонец. – Однако на сей раз господин комендант великодушно прощает вас… Теперь всем раздеться догола, бросить бельё в кучу и голыми бежать в свой прежний барак, где оставлены ваши вещи.
Заключённые наперегонки побежали назад. Вещи в ходе проверки охранники разбросали по нарам.
- Господин Краузе, его собака и любовница здорово позабавились...
- Видно что им недостаёт развлечений!
Из чемоданов всю одежду повытряхивали. Всё лучшее забрали солдаты, ненужное - выбросили. Люди одевались в чужое, потом несколько дней менялись вещами. Всё помещение освещала одна тусклая электролампочка.
- Ничего себе ночка!
- Радует что скоро утро.
На завтрак узники получили чёрный кофе, по вкусу и по виду напоминавший коричневую болотную ржавчину. Кормили в лагере следующим образом: на сутки на взрослого человека давали 200 граммов хлеба с примесью опилок. Тем, кто работает, добавляют «бротцайт» - тоненький ломтик хлеба и 50 грамм маргарина или ливерной колбасы, через день.
- Летом всё заменяет трава, которую повара косят за огорожей. – Предостерегли новичков старожилы.
- А какая норма?
- По понедельникам, средам, пятницам - килограмм хлеба на пять человек и по пол-литра баланды. Вторник, четверг, воскресенье - килограмм хлеба на четырёх.
- Хватает? – с надеждой спросила Александра.
- С кухни выдают ровно по количеству людей, - делился наблюдениями Лёня, - но капо самому надо больше съесть, выменять на хлеб, маргарин, подкормить своих любимчиков, которые за ним ухаживают, и поэтому он наливает неполные черпаки.
На обед подали баланду из рыбных голов от остатков консервной промышленности.
- У этой баланды отвратительно дурной запах и вкус. – Даже голодные лагерники морщились от такой еды.
Такую баланду узники в шутку прозвали: «Новая Европа».
В концлагере Саша впервые убедились, что жизнь человеческая ничего не стоит. Самые ловкие из попавших сюда стали вести себя, руководствуясь принципом «лови момент» - хватай кусок любой ценой, дави ближнего, любыми средствами урви от общего пирога как можно больше.
- Тюрьма и война легко подавляют в человеке извечные принципы добра, морали и справедливости. – Думала она, выполняя привычную работу.
Когда выдавался свободный час, она закрывала глаза в тёмном бараке и вспоминала дом, солнечное лето, цветы, знакомые книги, любимые мелодии, и это было как маленький, едва тлеющий, но согревавший огонёк надежды среди мрачного ледяного мира, среди жестокости, голода и смерти.
- Неужели я когда-нибудь вернусь домой? - Александра забывалась, не понимая, где явь, где бред, где грёзы, а где действительность.
Всё путалось в её голове. Вероятно, эта трансформация, этот переход из жизни в мечту спас девушку. В концлагере «внутренняя эмиграция» стала её второй натурой. Однажды Сашу в таком состоянии остановил бдительный капо:
- Мать твою, что ты здесь ходишь, словно с цветком в руках, как принцесса!
- Я иду на работу…
- Марш на кухню потаскушка!
Вскоре Шелехова убедилась, что работа посудомойкой действительно спасла её. Потомственный вор Лёня сдержал своё обещание. Он пристроил приглянувшуюся ему девушку чернорабочей.
- Работа тяжёлая, но будешь сытой.
- Я буду стараться!
… Саша органично вошла в небольшую компанию заключённых группировавшихся вокруг завязавшего с криминалом Лёни. Примерно через два месяца на кухне собралась разношёрстная компания. На дворе была глубокая ночь. Работникам пищеблока разрешалось задерживаться на службе. Пользуясь относительной свободой, они не спешили в надоевший барак.
- Раньше на этом месте было болото. – Сказала немка Эльза по совместительству лагерный повар.
- А кто строил лагерь?
- В 1934 году сюда пригнали немецких коммунистов, и они от зари до зари работали здесь.
- А ты давно здесь? – спросила Саша.
- Три года, - смутилась Эльза, - но это неважно… Болото осушили, дно устелили костьми.
Шелехова уже знала, что раньше в лагерной администрации и в полиции работали одни «зелёные». Они служили капо, блоковыми, лагершутцами, ошивались на складе и на кухне. Но они проворовались, и их заменили политическими.
- Лёня, кажется, закончил работу… - Эльза посмотрела на другой конец обширной комнаты. – Значит, будем пить чай!
- И нам нужно заканчивать.
Девушки домыли гору посуду, сваленную в обычную чугунную ванну, и присели передохнуть. Между
