открывал стрельбу из ручного пулемёта по огневой точке противника на береговом выступе, который был выше их всего на какой-то метр. «Фриц» охотно отвечал, и пули сыпали по берегу, как горох.
- Сматываем удочки! – решали нежелательные визитёры.
В печурке обогревавшей командирскую землянку гудел огонь, вместо щепы - тол. В небольших количествах он горит ярким пламенем, но при потери бдительности мог взорваться.
- Но если взводный не даст очередь, жди беды! – засмеялся ротный старшина.
- Мимо него муха не пролетит…
С ними сидел старшина роты Севастьян Костровский, который больше других страдал от придирок начальства. Он был внештатным писарем батальона, недавно из тыла, сельский учитель-доброволец.
- Комдив зажал тебе орден? – спросил он, хорошо зная недавнюю историю охоты на «языка».
- Прокатили не в первый раз…
Вдруг зашелестела плащ-палатка - полог на входной двери, раздался снаружи взрыв мины, и в блиндаж-землянку ввалился часовой. Падая, он успел произнести
- Гады, убили!
Не выпуская из рук винтовки, он упал нам под ноги с раскроенным пополам черепом.
- Кровь разлилась по всему полу! – деловито сказал Костровский и крикнул: - Вестовой, тащи песок…
Вместо посыльного в землянку забежал командир роты басмачей Шатурный. Он мельком взглянул на убитого и огорчённо произнёс:
- Мои бандиты не хотят стрелять!
- Пойдём, - велел ему Калмыков, - научим их воевать.
Пригнувшись, они побежали по мелкому ходу сообщения
- Товарищи «бельмей»! – обратился Калмыков к роте. - Ставим вам на пятерых по ящику патронов - это под триста штук. И чтобы к утру в них не было ни одного не выстрелянного патрона. Если у кого останется, того лично буду расстреливать!.. Бельмей?
Закивали головами. Дружные залпы из трофейных винтовок стали доноситься от передовой.
- Басмачи воюют, всё исполнили. – Доложил Шатурный через час.
- А ты говоришь, что не понимают!
Уперев приклад в землю, между ног, они палили в тёмный свет, как в копейку... А немцы молчат - не поймут, что за стрельба залповая гремит. И пули-то немецкие, и трассирующие, и разрывные, но к ним не летят.
- Может, - подумали они, - русские с ума сошли…
Двое хитроумных басмачей-штрафников утром совершили самострелы: с расстояния в несколько метров выстрелили себе в ладони из немецких винтовок.
- Такое карается расстрелом… - решил безжалостный комбат.
В узкой впадине-овраге Калмыков поставил на исполнение приговора пятерых автоматчиков- одесситов. Залп - одного расстреляли. Поставили второго, здорового мужчину. Залп - и мимо! Ещё залп - и тоже мимо!
- В царское время, - сказал один из одесситов, - при казнях, если оборвалась веревка или пуля не сразила приговоренного, его оставляли в живых.
- Тогда расстреляют нас…
На следующий день Калмыков с утра мотался по ротам на лыжах. К вечеру крепления на лыжах заледенели, а ножа нет. Он достал револьвер, перестрелил верёвки и бегом к своим пулемётчикам греться. Вдруг посыльный.
- Калмыков, к командиру дивизии!
Пришлось опять обуться во всё ледяное. Пришёл, доложил о прибытии. За столом сидели Вольский, начальник особого отдела Токарев и комиссар полка Крупник. Особист почему-то с первой встречи возненавидел его.
- Ну-ка, разувайся! – грубо приказал Токарев.
- Зачем?
- Поступила информация, что ты умышленно нанёс себе увечья.
- Для чего?
- Воевать надоело…
Майор дёрнулся что-то сказать, но сдержался. Он молча снял подбитый кожей валенок.
- Покажи ногу, вторую. – Токарев внимательно осмотрел голые ступни. – Ничего…
- Я же говорил, что он не «самострел». – Обрадовался Вольский и налил полную кружку: – Давай комбат выпьем!
Когда офицеры выпили разбавленного спирта, «особист» мрачно сказал Калмыкову:
- Украинцев ставь впереди огневых точек… Рядом, по возможности, сибиряков и позади дзота - комсомольца или коммуниста!
- А смысл?
- Чтобы не сбежал к немцам украинец, тот, у которого семья в оккупации. То же относится и к тем из местных, у кого семья осталась «на той стороне».
- У меня не сбегают!
- А как же Ведерников.
Комбат слегка изменился в лице. Этот штрафник давно сидел у него в печёнках. Николай Герасимюк, начсанвзвода, доложил ему, что один солдат пьёт по целому стакану соляного раствора и стоит на часах в окопе без движения, отчего у него опухают ноги.
- Кто «опухнет», того под трибунал за дезертирство! - Герасимюк, это зло пресёк, предупреждая в ротах.
Калмыков вспомнил подробности о Ведерникове и быстро ответил:
- Этот «сачок» шёл на всё, чтобы избежать передовой. Он начал опиваться солью, но был разоблачён.
- А ты куда смотрел?
- Вёл разъяснительную работу, а этот сектант-евангелист из местных жителей решил дезертировать.
- Верни его как хочешь.
Майор мрачно кивнул головой и вышел.
- Где я его искать буду? – мучился он.
Оказалось ему, уже помог счастливый случай. В мглистую ночь, находясь в первых дзотах на посту, Ведерников ушёл в сторону противника. Здесь «нейтралка» шла зигзагом и как бы натыкалась на проволочные заграждения соседа справа. Дезертир сбился со своего направления и, подойдя к заграждениям соседа, крикнул:
- Сталин - капут!.. Плен! Плен!
Красноармейцы сразу не сообразили: сумасшедший «фриц» или кто ещё?
- Может, обезумел и вместо Гитлер кричит Сталин? – гадали они.
Когда дезертира завели в блиндаж комбата Филатова, то тут же и разоблачили. Потом привели Ведерникова в батальон. Вскоре был вынесен приговор трибунала: « За дезертирство расстрелять!»
В лог, где был когда-то КП батальона, созвали всех местных, по нескольку красноармейцев из рот, чтобы никому не было повадно. Командовал чекист Токарев.
- Готовься! – крикнул он бодрым голосом.
Вывели Ведерникова, десять стрелков после прочтения приговора собрались дать залп.
- Я не могу держать оружие в руках… вы понимаете, мне нельзя! – Скороговоркой умолял он палачей. - Бог вас накажет!
- Нам твой бог не указ! – засмеялся Калмыков.
Ведерников успел перекреститься, но вдруг начался артиллерийский обстрел. Все рванули бегом в лог, а приговорённый упал на месте. Калмыков под обстрелом хотел вернулся к Ведерникову.
- Может, притворяется и собрался снова смыться. – Беспокоился комбат.
Хорошо, что вовремя заметил, как вокруг головы смертника расплывалось кровавое пятно.
