- Они не поддавались, - вдохновенно рассказывал он, - так как дерево разбухло от сырости.
Григорий уже не раз слышал эту историю и знал её наизусть.
- Капитан минёров, увидев заминку, приказал мне отойти метров на пять, а сам ткнул щупом в мину. Раздался взрыв. От капитана ничего не осталось.
- Не повезло…
В этом месте повествования Ванька всегда замолкал, очевидно, переживал до сих пор. Ведь под Митенковым сдетонировал тол и ему оторвало обе ноги.
- Как бритвой срезало!.. Представляешь? – живо интересовался он и рубанул рукой по воздуху.
- Видел подобное…
- В ленинградском госпитале подлечили меня и выперли на улицу. – Заканчивал свою печальную историю инвалид.
- Зато жив!
Митенков соорудил ящик на четырёх подшипниках и занимался сбором милостыни, подставив для этого рваную морскую фуражку. Сердобольные прохожие быстро наполняли её рублями и трёшками.
- Хватит на сегодня работать! – командовал он себе и катил в магазин.
Отоварившись, Ванька напивался и с грохотом, гиканьем и свистом врезался в толпу, поворачиваясь на ходу то спиной, то боком вперёд. Происходило это действо на углу Невского проспекта и улицы Желябова, у старой аптеки.
- Тоскливо мне и стыдно. – Кричал Иван и рвал на груди гимнастёрку.
Григорий, зашедший случайно в аптеку услышал, как провизорша, красивая и молодая женщина, вызывала милицию, чтобы та убрала смутьяна.
- Неужели Вам не дано понять, – не выдержал седовласый ветеран, - што Ваня положил свою молодую жизнь за то чтобы Вы не сгорели в гетто?
- Почему это я должна была туда попасть?
- Только потому, што Иван не пожалел своих ног, а те, кто был с ним, своих голов - вы зараз живёте! – с ожесточением сказал Шелехов.
Удивлённая женщина медленно положила телефонную трубку и долго смотрела в спину Григория, который привязав к тележке заснувшего инвалида верёвку, тянул её словно мальчик зимние санки.
Глава 18
Когда Дмитрия Ильича Сафонова спрашивали, что заставило его напряжённо учиться, и в итоге стать лётчиком-космонавтом СССР, он отвечал коротко: «Крахмал».
Его мать Авдотья Яковлевна после смерти мужа приноровилась тереть картофель. Вместе с малолетней дочерью и с сыном Митей она открыла целое производство на дому. Крахмал поначалу продавали в Дмитровске, чтобы купить лапти и керосин. Затем мать начала возить его продавать в Харьков.
- Мы такого отродясь не видывали. – Делилась она с детьми городскими впечатлениями. – Красота неимоверная!
Пока Авдотья за неделю продавала 400 стаканов, Митя ещё 200 стаканов натирал и намывал к её возвращению. Из Харькова мать привозила на радость детям белые булочки и вафли.
- Учись Митька! – говорила она младшему сыну, - тогда будешь жить в достатке…
- Из колхоза меня всё равно не отпустят!
- А ты учись.
Школу-семилетку Митя Сафонов закончил на одни пятёрки. Сгоряча бросил учёбу – пошёл работать прицепщиком плуга на тракторе. Эта работа требовала сноровки и физической силы. На повороте, при въезде в лощинку, прицепщик крутил «баранку» руля, чтобы плуги поднимались или опускались.
- Стойки на плугах чугунные, - поучали его бывалые трактористы, -причём самого низкого качества.
- И что будет?
- Если не рассчитал и опустил глубоко плуги – чугунные стойки ломаются словно спички...
- Ты смотри!
- Работа у тракториста хуже, чем у раба. – Сказал вечно кашляющий бригадир.
Во время обеденного перерыва, когда уже опытный прицепщик сидел на завалинке и потягивал цигарку, пришла Наталья, дочь учителя Панина.
- Чего ты, Митя, не хочешь учиться дальше? – спросила она.
- А кто ж работать будет? - рассудительно ответил пацанёнок.
- Век думаешь «баранку» крутить?
- А всё лучше, - отбрил Митя, - чем языком молоть…
- Лучше выучиться и стать человеком! - веско сказала девушка.
По крестьянским понятиям считалось, что выучиться надо затем, чтобы не работать. Труд признавался только один – физический. Работа того же учителя или бригадира, раздающего наряды на работу – это не труд.
- А может она и права! – подумал Митя и выбросил окурок.
… Осенью 1947 года семнадцатилетний Дмитрий Сафонов уехал учиться в Задонский сельхозтехникум. Для пропитания в Задонске мать загодя заготовила ему картофельные сухари. Они вместе натёрли картошку, затем полученную массу смыли водой для получения крахмала. Перетёртый и высушенный картофельный жмых Авдотья смешала с гущей на муке и выпекла картофельный хлеб, который резала на куски и сушила в печи на сухари.
- Пресный! – пожаловался Митя, попробовал полученный деликатес.
- Зато хранится долго…
Сухарь получался «на славу» - раскисал в чашке с водой за полтора часа. Дмитрий забрал с собой в мешке зараз килограмм сорок таких сухарей.
- Чтобы хватило до следующих каникул. – Сказала мать, упаковывая припасы.
- Мне их на всю учёбу хватит! – недовольно буркнул сын.
Митя ошибся, он съел их за три месяца, потому что есть хотелось всегда. Стипендия составляла 14 рублей. Каждый месяц рубль вычитали на заём государству плюс комсомольские и профсоюзные взносы. 2 рубля 20 копеек – плата за проживание в общежитие. Шесть рублей уходило «на харчи» по талонам в техникумовской столовой, но без хлеба.
- На остаток можно жить как буржуи… - шутили студенты.
- Если сравнивать с голодающими неграми развивающихся стран, то да!
Хлеб, двухкилограммовую буханку стоимостью 19 копеек, покупал каждый себе и старался «растянуть» её на несколько дней к ежедневным завтракам, обедам, ужинам.
- Главное в еде - регулярность! – часто говорил толстый заведующий столовой, крепко воровавший из студенческого котла.
Завтрак состоял из столовой ложки манной каши, с каплей подсолнечного масла в центре. Обед: щи из кислой капусты, которую в техникуме заготавливали сами учащиеся в больших деревянных бочках; отварка из чечевицы. Ужин: ложка гречневой каши или картошки.
- С голода умереть не дадут!
- Но и толстыми не будем…
Для студенческого общежития использовались бывшие монастырские кельи на 12 человек каждая. Посреди комнаты-кельи стоял стол, по бокам – кровати. Чадящая грубка помещалась в углу при входе.
- Топим её углём. – Ввели Митю в курс дела сторожили.
- Хватает?
- За глаза!
Было даже жарко. Электрического света в Задонске не было. Но в техникуме имелась своя дизельная электростанция и до полуночи «лампочки Ильича» горели. С 12-ти и до 2-х часов ночи зажигали две 12-ти
