ему досаждает пыль. От пыли он задыхается и не может спать по ночам.
Особой чистюлей Марина и вправду не была. Могла засучить рукава и с шутками и прибаутками сделать генеральную уборку. Но ежедневно гоняться с тряпкой за каждой пылинкой было не по ней.
Установился странный распорядок. Вадим после работы почти каждый день приезжал домой, занимался с Катей, а в десятом часу поднимался и отправлялся к маме. Его уходы были ежедневной трагедией для дочери. Годам к восьми она перестала слушать житейские объяснения мамы, перестала верить своим придуманным сказочным причинам папиных уходов. Она страдала.
Однажды Катя загородила собой входную дверь и сказала отцу: «Не пущу!». Эпизод подействовал на папу, царапнул по душе, поколебал образ семейного страдальца, с которым Вадим все больше сживался. Даже другу рассказал про этот случай.
– Ну, а ты что? – спросил сердобольный Лёка.
– Что – что? Отодвинул ребенка и уехал к матери на Тишинку. Что ж я, задыхаться должен? – раздраженно ответил Вадим и подумал: «Рассказал дураку, а он сразу лезет с вопросами».
После Катиного демарша Вадим стал реже навещать жену и дочь, потом совсем перестал к ним ездить.
На алименты Марина не подавала. Договорились, что Вадим будет четыре раза в год – на Новый год, на день рождения Кати, перед летом и к первому сентября – отдавать Марине свой месячный заработок, сколько он сам насчитает. То ж на то ж и выходит. Договоренности этой Вадим придерживался десять лет, переплачивая, по его мнению, и сильно недодавая, по мнению Марины. Потом платить перестал. На вопрос Леонида: «Ты Катьке-то помогаешь?» ответил без обиняков, чтобы больше не приставал: «У нас закон велит платить алименты до восемнадцати лет, а я законы соблюдаю!». К тому же, и у Марины, и у Вадима были уже новые супруги и вторые дети.
От папы у Кати осталось отчество с фамилией, память о детских обидах и гордость, что папа прекрасный математик. Живя в одном городе, отец с взрослой дочерью могли год не видеться. Потом Вадим со второй женой Олей и сыном Митей уехал в Америку.
Вадим вышел из «реанимации» понурый. Забот навалилось выше крыши. Нужно поспать и начать разгребать эту кучу дел.
– Ну, как? – задал положенный вопрос Леонид.
– Так, плоховато выглядит. Но врач говорит, что какая-то надежда все-таки есть.
– Ну, и хорошо… – не без сомнения ответил Леонид.
– Ладно, поехали домой, – сказал Вадим.
– Подождите, сейчас должна приехать Катя, – вступила в разговор Марина.
Вадим был недоволен задержкой. Но, с другой стороны, неплохо и дочь сразу повидать.
Через час, проведенный в квартире матери, после того, как ушли Марина с дочерью и Лёнька, Вадим понял, что ему здесь не выжить.
Внешне все было как раньше, когда он тут жил. Аскетический стиль бабушки Вали. Простая, как будто школьная мебель, расставленная вдоль стен. Ни одной безделушки в квартире, хозяйка которой объехала весь мир еще в те времена, когда пределом мечты советского гражданина была Болгария. В эту квартиру государственный человек приходил ночевать.
Но пыль, бытовая пыль, аллерген, яд, убийца, затаилась во всех щелях, везде, куда в последние годы по немощи не могла добраться мать-чистюля.
Вадим сделал себе повязку на нос и рот из четырех слоев марли, но толку было немного: убираться – значит дышать пылью, возиться в грязи, разве повязка спасет? Проблема number one – убраться в квартире.
Позвонил Лёка. Вадим живописал ему, в каком состоянии жилище.
– Ты не уберешься сам, – тут же категорически сказал Лёка. У него всегда приговор оглашается, до обдумывания дела.
– Почему?
– По двум причинам: во-первых, не сумеешь, во-вторых, ассоциации замучат. Будешь над каждой тряпкой по полчаса сидеть и рассусоливать: выкинуть – не выкинуть. Записывай телефон. Молодая женщина, сноровистая и честная. Зовут Инга. Расценки у нее смешные. Только заплати ей, а то я тебя знаю.
– А сколько она возьмет? – Вадим сдержался и пропустил колкость.
– По-вашему, не больше десяти долларов.
– Нет, я к этому еще не готов…
– К чему, чтобы десять долларов отдать? – продолжал настаивать Леонид.
– Нет. К тому, чтобы в маминой квартире чужой человек ковырялся.
– Не будь идиотом. Тебе нужно в больнице все наладить, отрегулировать питание, уход, посещение. Это – время и силы. А ты собираешься сам батареи мыть, такой чувствительный.
– Ладно, я подумаю…
– Думай, если есть над чем. А по мне, так сразу, сейчас и звони.
«Всегда вот так, – рассуждал Вадим, положив трубку. – Накидал, натараторил – и до свиданья. Ничего толком не обсудили, не взвесили. Никто все-таки обо мне не думает, не стремится помочь по-настоящему. Что это за женщина? Сколько времени она будет возиться? А если понадобиться уйти на какое-то время, можно ли оставить ее одну в квартире? Лёка сказал, что она честная, именно в этом смысле. Наверное, самому действительно глупо уборкой заниматься…»
Вадим, как приехал в Москву, в тот же день позвонил тетке Шуре, маминой сестре. Тоже бабка старая, но моложе матери на пятнадцать лет. Никаких родственников, кроме сестры Вали и племянника, у неё не было. Жила она анахоретом. Выходила из дома раз в месяц, получала пенсию, платила за квартиру и на оставшиеся деньги покупала продукты. Больше в этом месяце из дому не выходила, до следующей пенсии. Все равно, выходить было незачем, так как денег не было. Такое существование она вела давно, с тех пор как ушла с работы. А до этого Шура больше двадцати лет проработала в Московском университете, была кандидатом наук, хотя по должности выше младшего научного сотрудника не поднялась. Когда Шуре оставалось меньше года до пятидесяти пяти, ее пригласил начальник и сказал, что университет оканчивает очень способный мальчик, а взять его к ним на работу он не имеет возможности – нет ставки. Вот если Александра Владимировна, которую он очень уважает, согласилась бы уйти на пенсию сразу по достижении пенсионного возраста, то можно было бы не упустить молодой талант. Шура ответила, что раз так, то она уйдет на пенсию и не будет никому мешать. Начальник поблагодарил Шуру, но, замявшись, сказал, что отдел кадров ему на слово не поверит. Хорошо бы Шура дала расписку, что она уйдет на пенсию, тогда ему разрешат этого юношу принять пока сверхштатно, а потом оформить в штат на Шурино место. Шура заплакала и написала расписку.
Выйдя на пенсию, Шура засела в своей однокомнатной квартире. Через какое-то время Шуре показалось, что она сходит с ума от одиночества и безделья. Необходимо было найти занятие. Шура подумала и попросила племянника принести ей котенка, объясняла что-то про маленькое пушистое существо, живой комочек и несла прочую раздражившую Вадима чушь. Несколько дней перезванивались, чтобы согласовать пол и породу домашнего животного. Принятое, в конце концов, решение реализовалось в виде маленькой серой кошечки, безумно симпатичной и игручей. В качестве приложения Вадим принес Шуре книжку «Воспитай себе собаку», к сожалению, литературы про воспитание кошек Вадим не нашел. Неделю у Шуры было занятие, следующую неделю она страдала от последствий своего необдуманного поступка, потом не выдержала, позвонила Вадиму и попросила эту мерзкую тварь забрать, что и было исполнено еще через неделю. На этом попытки занять себя Шура прекратила. И покатилось: час за часом, день за днем, год за годом, в захламленной полутемной квартире около скверно работающего телевизора, пустого холодильника и подтекающих кранов.
Изредка Шура звонила сестре Вале. Старшая сестра учила младшую, как та должна жить, что делать и как нужно правильно понимать происходящие в стране и за рубежом политические события. Поэтому телефонный разговор часто заканчивался ссорой, прерывавший телефонное общение сестер на два—три месяца. Последний раз Шура с Валей виделись два года назад, когда Вадик уехал в Америку, и Шуре сделалось страшно и одиноко, захотелось увидеть кого-нибудь родного, и она съездила к Вале в гости.
Услышав в телефонной трубке голос племянника, которого она тоже не видела два года, Шура стала
