Без комментариев.
Чехов. Рассказ «Именины»:
«Он вытер платком свой бритый красный подбородок».
А мог и чужой вытереть. А вытер не просто свой, а тот из своих, которых бритый и красный. Небритые и бледные оставил в слюнях.
Чехов. Рассказ «Княгиня»:
«…у вас в сердце свой собственный бог».
Чехов. Рассказ «Мечты»:
«Первый идет вразвалку, глядит по сторонам, жует то соломинку, то свой рукав, хлопает себя по бедрам и мурлычет, вообще имеет вид беспечный и легкомысленный; другой же, несмотря на свое тощее лицо…»
Тоже уточнение не случайное, ведь мог жевать и чужой рукав, хлопать по бедрам прохожих…
Чехов. Рассказ «Мечты»:
«…морща свой узенький лобик…»
(Понятно, что чужой лобик морщить никак не могла, потому «свой» абсолютно неуместно. И когда вижу эту фразу у современного автора, то понимаю: не дорос, ворует бриллианты вместе с деревянным ящиком, не замечая разницы в цене.)
Чехов. Рассказ «Месть»:
«Когда уснула его супруга, он сел за стол и после долгого раздумья, коверкая свой почерк…»
А мог бы коверкать и чужой!
Чехов. Рассказ «Нахлебники»:
«…поставил свой толстенький четырехногий самоварчик из красной меди. Не будь у Зотова этих привычек, он не знал бы, чем наполнить свою старость».
Ладно, дальше без комментариев, сами попробуйте понять, где в приведенных фразах сорняки и почему такое у себя обязательно нужно убирать.
Чехов. Рассказ «Нахлебники»:
«…подошел к станку и подставил свой собственный лоб…»
Чехов. Рассказ «Счастье»:
«…он поглядел вокруг себя, остановил свой взгляд на белеющем востоке».
Чехов. Рассказ «Каштанка»:
«…свинья подняла вверх свой пятачок и весело захрюкала. По-видимому, ей было очень приятно видеть своего хозяина, кота и Ивана Иваныча. Когда она подошла к коту и слегка толкнула его под живот своим пятачком…»
Чехов. Рассказ «Событие»:
«Обеспокоена одна только кошка. Вытянув свой хвост, она ходит по комнатам…»
Чехов. Рассказ «Беспокойный гость»:
«Сквозь шум леса слышны были звуки, какие слышит напряженное ухо во всякую бурю, так что трудно было разобрать, люди ли это звали.
Охотник и его собака были мокры до костей».
Нехорошо издеваться над промахами, но лучше сейчас, чем потом, когда у вас выйдут книги, а такие же, как и вы, зубастенькие щенки примутся терзать ваш труд.
Вот сцена в моем ироническом романе «Трехручный меч», где главный герой и король сидят за столом и ведут беседу. Говорят, говорят, а в это время:
«В сторонке через зал прошел, громко топая задними ногами и звякая золотыми шпорами, огромный рыцарь в полных доспехах. Забрало опущено, в одной руке длинное турнирное копье, в другой треугольный мальтийский щит с эмблемой летящего дракона. Его блестящий шлем отражал блики от роскошной люстры, а начищенные латы красиво контрастировали с каменными блоками, из которых сложена стена замка, вдоль которой шел».
Герой и король продолжают беседу, но через некоторое время «тяжелый лязг прервал мои глубокомысленные рассуждения. Через зал обратно двигается тот же огромный рыцарь. Теперь в руке угрожающе покачивается боевой топор с узким лезвием, левый бок закрывает щит с эмблемой спящего дракона. Светильники в медных пастях бросают яркие блики на выпуклое железо: возникают блестящими точками на лбу над забралом, медленно перемещаются на макушку, а оттуда сползают на такой же блестящий затылок».
Король и герой продолжают беседу, попутно пируют, затем: «Пока я прожевал и проглотил ляжку дракона, прежде чем ответить, у самой двери возник мерный лязг, усилился. В трех шагах от стола, где мы пируем, медленно шел рыцарь. На этот раз доспехи погнуты, от щита отколот краешек, а от рыцаря пахнуло крепким потом. Но блики от люстры все так же отражаются от блестящего железа, а тени по дальней стене метнулись еще причудливее и угловатее».
Дальше беседа и пир продолжаются, рыцарь проходит еще пару раз, наконец «рыцарь, снова погромыхивая доспехами, прошел через зал. Теперь в руках поблескивает странная алебарда с тремя жуткими рогами. Я наконец врубился, это для антуража, иначе могу забыть, что я в старинном рыцарском замке, а когда провожаю его взглядом, то попутно зрю узкие готические окна-бойницы, зарешеченные толстыми железными прутьями, а также замечаю массивные медные светильники, вбитые в щели между массивными камнями, толпу придворных, это дает ощущение многолюдности, заодно слышу их сдержанный говор. Вообще-то должен бы слышать и тогда, когда не смотрю на них, но в этом я эксгибиционист… нет, солипсист, для которого существует только то, на что смотрит. А вообще-то на свете есть даже солипсисты в квадрате, это хохлы, для них существует только то, что щупают».
Да, вот именно, чтобы не забыть, где находятся ваши беседующие герои, надо время от времени напоминать как-нибудь ненавязчиво, вроде ах-ах случайно, а заодно и бросать взор в сторону, чтобы дать ощущение 3-D, ну вы понимаете…
Не мешает еще вспоминать о температуре, день сейчас или ночь, а то в большинстве произведений вовсе непонятно: зимой или летом, на ветру стоят или сидят на корточках, да и вообще – самцы или самки?
Ну, эти важные детали я вам напомню еще не раз. Сам о таком забываю, а вы забудете тем более!
Впрочем, могу и забыть напомнить, так что запоминайте лучше сразу :-).
Не мешает еще вспоминать о температуре, день сейчас или ночь, а то в большинстве произведений вовсе непонятно: зимой или летом, на ветру стоят или сидят на корточках, да и вообще – самцы или самки?
Как ни грустно это признать и как бы это ни хотелось, но все же скажем правду: юмор героическому характеру противопоказан. Не зря говорили древние греки: трагедии – для благородных, комедии – для
