рабов. Юмор практически весь основан на снижении образа, на разоблачении героических реалий, на истолкованиях, что Александр Матросов просто поскользнулся на скользком льду, Гастелло трахал бортпроводницу, а Троянская война возникла из-за недопитой бутылки водки.
Мы смеемся над великими людьми, над великими деяниями – это защитная реакция нашего мелкого и трусливенького «я» на требования общества быть героями, подвижниками, творцами и пр. Мы старательно разоблачаем этих героев и подвижников, тем самым оправдывая себя. Иначе нам неуютненько пришлось бы в мире великих образов, надо бы тянуться за ними, а так не хочется ничего делать, нам бы просто жить, чувствовать себя уже на вершине достигнутого, чтобы уже прямо сейчас балдеть, оттягиваться и наслаждаться достигнутым.
Не самый лучший, но зато легкий способ сравняться с героями и подвижниками – это стянуть их за ноги с небес в наше теплое болотце. Этим юмор и занимается.
Возвращаясь к литературе, вспомним все яркие образы в литературе: Гильгамеш, Ахилл, Одиссей, Роланд, Тристан и Изольда, Гамлет, Отелло, Анна Каренина, Базаров, Онегин, Печорин, Павка Корчагин… там юмором и не пахло, авторы прекрасно понимали, что любая шуточка снижает героику.
Когда уж очень невтерпеж, для этого существует такая ипостась, как «спутник героя», которому юморить можно за двоих. Это Санчо Панса, дед Щукарь и великое множество, вы сами их вспомните, которые, как доктор Ватсон, оттеняют достоинства своего героя. Тут могут возразить, что Шерлок Холмс как раз и юморил нередко, но сам Шерлок при всей популярности образа все же задумывался не как герой, он и не есть герой. Гораздо больший герой, к примеру, его противник Мориарти, а Холмс – те ножницы общества, что выстригают всех, что слишком высовывается за рамки этого общества, его законов и правил, убирает всю героичность, индивидуальность и делает его одинаковым и законопослушным. А вы можете себе представить героя законопослушным?
Если уж создаете героический образ, то все шуточки, иронию и прочие признаки юморения, явные и неявные, – искореняйте нещадно. Что позволено быку, то не позволено Юпитеру.
Филигранят текст пусть те, кто ничего больше в произведении не может. Им не дано создавать образы, не дано поднимать новые темы, придумывать новые идеи… так пусть же хотя бы привлекают взор школьной отделанностью текста! Уже это само по себе хорошо, ведь, согласимся, совсем мерзко, если бы к отсутствию образов, к заезженным темам, идеям – еще и серый, невычищенный текст!
Но все-таки «лучший по языку», виртуоз подгонки слов, мастер аллитераций и прочих мерехлюндий – это ученик, который остался в первом классе на второй год, на третий, на четвертый… Остальные переходят в следующий, что-то осваивают, изучают, а этот, который все еще в первом, – зато в нем самый лучший!
Когда искусствоведы твердят, что надо совершенствовать язык до бесконечности, это мне напоминает наставление старой гусеницы молодой: нет, мол, ничего потом! Просто умираешь – и все.
Увы, у гусеницы превращение в куколку, а затем в бабочку происходит с неизбежностью движения звезд, а вот у писателей развитие чаще всего так и останавливается в стазе гусеницы, где они до бесконечности совершенствуются в языке, оттачивают стиль.
Ладно, пусть бы так, но если бы еще не учили других, что только это и есть литература!
Вырабатывайте иммунитет к требованиям этих очень уж настойчивых ребят из позапрошлого века!
Наверное, я уже повторяюсь насчет этого изящества, уже заклинило, но все потому, что меня больше всего долбают эти долбодятлы из детского сада и мне эта проблема кажется такой уж важной.
Но покажется важной и вам (если сейчас вас пока не… клюет), как только попытаетесь перейти на следующую ступеньку, или, скажем по-другому, посмеете вылупиться из кокона. Посмеете попытаться вылупиться.
С формальной точки зрения мои критики правы, однако в данном случае я вижу простое, элементарное недопонимание. Человек забрел на соревнование по боксу, а решил, что он на скрипичном концерте. Отсюда и требования!
Объясняю на пальцах: литература – зеркало нашей жизни. В нашей жизни есть место скрипичному концерту и удару правой прямой в челюсть. И то и другое, увы, не только нужно, но и необходимо. Такова селяви. И то и другое надо развивать. И то и другое развивают. Играют все тоньшее и виртуознее, а удары в челюсть становятся все сокрушительнее. Странновато, если на боксерском матче эстет начнет эстетствовать во все корки чемпиона за неэстетичный хук или невиртуозное па задними ногами…
Ни фига странного, именно такие отзывы видим сплошь и рядом на книги. Книги, как и вся наша жизнь, отражают все. И высочайшую виртуозность, и удары кувалдой по железным костылям. Когда вижу афиши концертов, я ищу те, которые заставят меня взволноваться. Выронить слезу. Окатарситься. Но это достижимо только на тех концертах, где мелодии просты. Сильная мелодия всегда проста.
Через улицу могут давать концерт виртуоза-скрипача, что ошеломит знатока массой своих фич, фенек и прочих мелизмов. Там раскроют хлебала от восторга, но это будет восторг от вершины и з я щ е с т в а, но не мощи, силы, ибо мощь и сила в их случае – синонимы грубости.
Есть книги, авторы которых делают упор на изящества языка, на виртуозность стиля. В данном случае неважен сюжет, идея, тема, образы, главное – словесные кружева.
Есть – с упором на идею или образы. Не буду приводить примеры из классики, скажу только, что я иду по этому пути. Мои книги должны действовать «весомо, зримо», и потому сетовать, что мой терминатор с кувалдой в железных лапах недостаточно красиво исполнил па перед ударом по атомной бомбе, – это даже не смешно… для тех, кто понимает комизм ситуации. Увы, абсолютное большинство не понимает.
Да и хрен с ними. Но это у меня шкура толстая, а у вас?
Помните: они – позапрошлый век. Их требования – требования того времени. Ваши читатели живут в двадцать первом веке. Возможно, будут жить и в двадцать втором.
Сразу вспоминаются шутеры а-ля из глаз и ларокрофтовские. Проще говоря, первые идут от первого Wolfstein'а, а вторые вообще от самых первых диггеров и шамусов. Написал и подумал, что, когда начинал писать этот труд, такое сравнение не пришло бы в голову, персоналок не существовало, а сейчас это наиболее зримый пример.
Когда из глаз героя, то самый важный плюс – полное сопереживание. Это вы бежите, стреляете, на вас нападают, вы отбиваетесь, прыгаете, влетаете в окна, хватаете полуголых красоток, бьете в челюсть всяких разных, кто не успел спрятаться. Да, это громадное преимущество, но, увы, почти единственное.
Фигурка героя в стиле «яяяя», которой управляете в байме или при чтении книги, это все-таки не вы сами, а ваша кукла, которую ведете через препятствия. Это по ней стреляют, а не по вам. Конечно, за нее тоже переживаете, она ваша, и если убьют или хотя бы ранят, чувствуете некоторые угрызения совести: надо было баймить лучше, но все-таки это не вы!
Однако же стиль «яяяя» дает неизмеримо больше возможностей в плане выбора красок, мест действия, недоговоренностей.
Вы можете писать то об одном герое, то о другом, которые за сотни миль, а вот от первого можно описывать только то, увы, что перед глазами.
Конечно, это тоже общие законы, из них существуют исключения, но этих исключений весьма и весьма немного. Я имею в виду, что и от первого лица можно писать так, что никакого сопереживания не будет, но не это исключение, как вы понимаете, а исключение – когда роман написан от третьего лица, но
