ходили в парк, он покупал билеты на карусель и сажал меня на пластмассовую лошадь. Где-то нажимали на кнопку, карусель приходила в движение. Я переставал видеть папу, оказывался один. Я вспомнил, что сначала боялся, а потом испытывал торжество: я знал, где я, а папа меня не видел. Потом я стал представлять себе, как папа ждет, пока я появлюсь, и волнуется, потому что я — по другую сторону карусели и неизвестно, что со мной стало. Я жалел папу и хотел, чтобы карусель быстрее возвращала меня к нему.
Я стою у лесенки, ведущей на карусель, и держу свой фотоаппарат наготове. Щелкает реле, и дети — на лошадях, на китах, на львах, лисах и ящерицах — скрываются из виду. В этот момент мне всегда становится не по себе, потому что они совершенно одни, в медленном движении, ни для кого не доступны.
Но проходит несколько секунд, и они возвращаются.
НИЖНИЕ УГЛЫ
Мы ехали из Москвы в Ярославль. Мы должны были купить там новую машину взамен этой. Сеня рулил, я смотрела по сторонам и читала указатели. Было солнечно и жарко, мы пили из бутылки, у нас играла музыка, мы ехали и ехали.
А потом мы проехали указатель, на котором было написано: «Нижние Углы 10», стрелка вела направо.
— Нижние Углы, — прочитала я.
— А? — спросил Сеня.
— Наверное, деревня, — сказала я. — Нижние Углы. Занятное название. Десять километров направо.
Сеня вдруг затормозил, прижался к обочине и дал задний ход.
— Ты что? — спросила я.
Он молча вернулся к указателю, и мы повернули на Нижние Углы.
— Куда ты едешь? — спросила я.
— В Нижние Углы, — сказал Сеня.
— Зачем?
Сеня долго не отвечал, асфальтовая дорога закончилась, и началась грунтовая.
— У меня там бабушка, — сказал Сеня.
— Какая бабушка? — спросила я.
— Обычная, — сказал Сеня.
— Но я знаю твою бабушку, — сказала я. — Она живет в Сокольниках. А вторая твоя бабушка давно умерла, нет?
— Значит, прабабушка, — ответил Сеня.
И нас подбросило, потом что дорога становилась все хуже.
Мы ехали и ехали. Мы ехали долго. Меня укачало, я проснулась, когда мы остановились у дома на краю деревни. Сеня вышел из машины, я вышла за ним. Дом был хилым, забор вокруг него почти везде обвалился, а на оставшихся колышках висели тряпки и торчали банки. По двору шастали куры. Под яблоней лежала грязно-серая коза, и она смотрела на нас серьезными желтыми глазами.
Из дома выглянула бабуля, она повозилась в сенях и поспешила к нам, внимательно в нас вглядываясь.
— Кого ищете? — участливо спросила бабуля.
— Бабка, — сказал Сеня, — я твой внук.
Он сказал это так просто, и радостно, и открыто — а еще начинало садиться солнце, и оно подсвечивало Сеню, как будто он на сцене, а на него направлен золотистый прожектор. Ворот его рубашки был распахнут, черные волосы вились, он весь сиял, и я им залюбовалась. Чуть не заплакала от умиления.
— Оооой! — удивленно сказала бабуля. Она тоже расцвела: — Это ты чей же будешь, внук?
— Мать Татьяна, батя Паша, — сказал Сеня.
Бабуля задумалась.
— А фамилия? — спросила бабуля.
— Тихонов, — сказал Сеня.
— Это какие же Тихоновы? — спросила бабуля. Но тут же опять заулыбалась, пригладила волосы под платком, взяла Сеню рукой за локоть, повела в дом. Я уцепилась следом. Откуда-то выскочил еще бобик, с лаем, мелкий и суетливый, — вертелся между ногами, то ли лизал, то ли покусывал, бабка на него пшикала, я боялась на него наступить.
В доме пахло кислым, сладким и мокрым деревом.
Мы заночевали в столовой, бабуля постелила нам большую кровать, а сама ушла в дальнюю комнату. А утром, когда я открыла глаза, было как-то слишком тихо.
В окне колыхалась ветка, рядом дышал Сеня, тикали часы — и всё. Остальное было недвижным, молчаливым.
Я слезла с кровати, надела платье, пошла во двор. На крыльце чуть не наступила на бобика — он дрых, пригревшись на солнышке, кверху пузом. По двору шастали куры. Коза под яблоней исчезла.
День был солнечным, пригожим. Но тишина стояла фантастическая. Машины не гудели. Люди не кричали. Хоть бы какой петух заорал или там застрекотал кузнечик. Но нет. Все вокруг молчало.
Однако по улице из деревни к нашему дому шел мужик, в широкой рубахе с подвернутыми рукавами. Когда я его заметила, мужик махнул мне рукой и пошел быстрее.
— Что Палыч? — спросил мужик. Он запыхался.
Я хотела спросить: «А кто это?», но вдруг сообразила, что, наверное, Сеня. И ответила:
— Спит.
— Ты его не ругай, — сказал мужик. — Он мне знаешь как вчера помог с проводкой.
— Сеня? — спросила я.
— Ну так, — ответил мужик. Он стоял у калитки и будто чего-то ждал.
— Разбудить его? — спросила я.
— Не-не, — сказал мужик. — Мне не к спеху. Огурца у тебя нет соленого?
— Не знаю, — сказала я.
— В холодильнике посмотри, — сказал мужик. — Там еще оставалось в банке.
Я вернулась в дом, посмотрела в холодильнике. В банке оставалось, и я оттащила ее мужику целиком. Он обрадовался, хлебнул заодно рассола.
— Может, зайдете? — спросила я.
— Не-не, — сказал мужик, — я тут посижу, под яблоней. Погода вон хорошая. А ты занимайся своими делами, занимайся.
Я залезла назад в кровать, мне было как-то не по себе.
От Сени несло перегаром. Я полежала, полежала, полежала, потом потыкалась носом в его плечо, он что-то пробормотал, повертелся и проснулся.
— Сенечка, — сказала я.
— Уф, — ответил Сеня. И сел на кровати.
— Сенечка, — сказала я, — что мы тут делаем, а? Поехали домой?
— А? Что? — сказал Сеня. — Ты погоди.
Он встал, плеснул в лицо водой из тазика. На столе у окна стоял тазик с водой.
— Михалыч пришел? — спросил Сеня.
Я хотела спросить: «А кто это?», но сообразила, что, наверное, тот мужик во дворе. И ответила:
— Ага.
