казаться искренним, влюбленным.
Внешне он не очень нравился ей. Был он излишне опрятен, и это почему-то напоминало Ане о его возрасте: свежий белый воротничок его рубашки, высовывающаяся из него сухая, темная, черепашья какая-то шея. Его касания и влажный шепот были ей и противны, но было и любопытно, и замирала она от сладкого страха, щекотавшего между ребер. Когда она оказывалась одна в номере, ложась в кровать, перед сном она мечтала о нем, и пока его не было рядом, он представлялся ей красавцем, она воображала его лицо, темные глаза, глядящие на нее с выражением любви и тоски, и этот образ был лучше, возвышенней, чем на самом деле. Она думала, что у нее наконец-то настоящий роман, и все вокруг было хорошо - духота, крупные звезды, странно лежащие на небосводе, и то, что лодыжки ее стали блестящими от загара.
7
Десять дней пролетели как золотые пчелы, Екатерине Николаевне казалось - прошел месяц, так быстро она перестала тосковать. Разжался кулак внутри, и теперь она присматривалась к жизни не с равнодушием человека здорового, но с внимательной надеждой выздоравливающего. В конце недели она поехала смотреть на покойных ликийцев, живших когда-то в узких норах в горе, как стрижи. От гор отражались крики муэдзинов. На обратном пути экскурсионный автобус высадил их перед храмом святителя Николая. Под тесные каменные своды полз с улицы белый жар. Мужчина с русой бородкой и бледными, словно застиранными руками, в автобусе сидевший рядом с ней, вдруг стал ей рассказывать откровенно, как близкому человеку, что приехал не как простой турист, не за катамаранами и морем, а хотел видеть остатки Византии. Конечной целью его путешествия был Истамбул, Константинополь, а оттуда он следовал в Израиль к Гробу Господню. Он хотел видеть все это своими глазами, а также потрогать, считая, что предметы несут на себе отпечаток истории, и если к ним прикоснуться и войти под нужные своды, на тебя осядет часть золотой пыльцы, называемой верой, а он полагал, что в ней нуждается. Все это он заключил сообщением, что у его собеседницы интеллигентное, располагающее лицо, и Екатерина Николаевна не знала, куда от него деваться.
Гид в своей незабываемой манере рассказывал, как были похищены из храма барийцами святые мощи:
- Когда саркофаг вскрыли, над городом раздался сладкий запах мира, тогда жители поняли, что святыня украдена, и пустились в погоню... Догнать не сумели, но благоухание было таким сильным, незабываемым, что стояло в воздухе еще несколько дней!
Женщина в красной кофте басом спрашивала у мужа:
- Ты сфотографировал меня с саркофагом? - и простиралась на камне.
Паломник тоже потрогал саркофаг и с благоговением понюхал пальцы, заключив:
– Раньше был запах мира, а нам достался только запах пыли! Если хотите освятить крестик, надо приложить его к саркофагу на три секунды.
Екатерина Николаевна провела пальцем по каменному выступу. 'Запах мира?' - подумала она о своем. Не пахло ничем.
Вечером в баре было многолюдно и шумно. К Екатерине Николаевне пристал местный фотограф - днем он щелкал ее на пляже, а теперь пытался всучить фотографию за шесть долларов. Был, впрочем, востребован, судя по стенду в холле отеля, увешанном фотографиями девушек и женщин с солнцем на ладони, или змеевидно изогнувшихся в полосе прибоя. Она вынуждена была уйти.
В темноте она слышала за собой шаги, - к ней, нагнув голову, спешил Ахмед. Она удивилась. Покосившись на столики с празднующими, он, понизив голос, зашептал:
- Я заканчиваю через час. Буду ждать тебя за оградой, придешь?
- Почему за оградой? - глупо спросила она.
- Здесь нельзя, - покачал головой, и уже быстро шел обратно. Она пожала плечами и рассмеялась.
8
Некоторые столы выступали из кафе на тротуар, точно отдельно растущие грибы на краю грибницы. Сонер пригласил Аню отметить их первый юбилей. На стол принесли шампанское в серебряном ведерке со льдом, морских гадов, которых Аня жевала из вежливости и потому, что это дорого и незнакомо. Вокруг сидели нарядные веселые люди, над столами стоял гул разговоров, женский смех. Аня и Сонер чокались фужерами с тонким звоном, потом она спохватилась, что он тоже пьет, и спросила, можно ли у них водить машину, выпив. Он помрачнел, потому что ее наивность, так его поначалу возбудившая, сейчас почему-то охлаждала, и он выпил залпом еще пару бокалов, чтобы нельзя было отступать.
Когда он расплатился и они вышли из кафе, Сонер взял ее под руку. Он делал вид, что пьян, дурачился, шатался, опирался на ее плечо и кричал:
- Не могу найти, где ставил машину!
Долго водил ее по соседним улицам, машина не находилась.
- Переночуем здесь, - сказал он наконец, - я сниму номер.
Она шла рядом с ним притихшая, черты лица ее заострились от усталости, и от позднего времени она казалась грустной. Он понял, что теперь может отвести ее куда угодно - и она бы на все соглашалась и молчала.
Они шли по набережной в поисках недорогого отеля, когда путь им преградила толпа, слушавшая уличного музыканта. Они тоже остановились. Певец, молодой парень в джинсах, висящих на бедрах, не понравился Сонеру. Потряхивая смазанными гелем волосами и двигая тазом, он пел модный шлягер Таркана, подвывая, как развязный муэдзин. Женщины слушали его с удовольствием, опуская ресницы. Ревниво следила за ними из толпы девушка, видимо, встречавшаяся с музыкантом. Но и Аня тоже разглядывала певца, подавшись вперед и выпустив руку Сонера. I want marry you, пел парень, и она смотрела на него зачарованно, как ребенок в магазине на леденцы у кассы. Дело было не только в молодости, понял Сонер. Это развязно пела сама жадная жизнь. Обещала ей многое... В отличие от Сонера, которому давно не обещала ничего, и одной ночью этого было не исправить. Он вдруг впал в дурное настроение. Стало скучно. Хотелось спать.
Он отвез ее домой.
9
Всю обратную дорогу Сонер думал. Продолжал он думать всю ночь, лежа в кровати рядом с женой. С моря дул ветер, плющ царапал окно, Сонер лежал с открытыми глазами и страдал, что он уже не молод и не хорош собой. Жизнь его более-менее устроилась, и Сонер боялся потревожить ее. Но вдруг ему стало это горько. Подумал о жене почему-то с ностальгической нежностью. Он не понимал, почему она вышла за него замуж, почему и как получилось, что они должны жить вместе. Вся его понятная, не требовавшая усилий, привычная жизнь вдруг показалась ему чужой и запутанной, как нехороший сон, снящийся в духоте на закате. Как будто что-то дремало в нем все эти годы, и внезапно пришло в движение, и теперь знакомый себе Сонер должен был уступить место кому-то другому, которого он не знал. Думал он про девушку, представлял себя рядом с ней, и был неожиданно себе неприятен, вспоминал ее лицо яблочком и царапину на круглой лодыжке не с яростью желания, а по-отечески, с отстраненностью. Он теперь понимал, что было все это невозможно, не нужно. Именно это и значило, что он любил ее, он ничего не успел испортить. За одну ночь он последовательно разбирался со всей свой жизнью, отделяя важное от неважного, вспоминал, почему работает портье, думал, что надо будет переселяться в края более прохладные и менее удобные для жизни. Теперь ему требовалось много времени в одиночестве и тишине, чтобы наблюдать, как поднимается в нем новое, неизвестное. В первый раз за много лет он знал, что ему надо делать. Решения приходили сами, и было ему спокойно - никогда еще ему не было так спокойно. Сонер был счастлив.
10
Екатерина Николаевна вышла за ворота, слушая, как стучат подметки ее туфель о плиты дорожки. Провожаемая взглядом охранника, она, стыдясь, поспешила выйти на дорогу, за шлагбаум отеля, за подвластную ему территорию, и оказалась в тени. Вокруг жила чужая ночь, дышала жарко и влажно, как животное; и чернота над головой, и страшный лес впереди, качающий макушками незнакомых деревьев, были темной шкурой, на которой звезды дрожали каплями. Белый запах поднимался
