из горячей темноты, он сладко пах обещанием, какой-то предсмертной истомой, которую надо успеть узнать, или она навсегда останется тебе неизвестна. Она беспокоилась, в ней поднималась почти обморочная тоска, и уже было ясно, что это мучает ее желание, и тем более оно было мучительно, что она в точности не знала, чего именно так сильно желает.
Ночь выпускала облако, как каракатица. Впереди не было ничего, кроме тьмы. Слева вдоль дороги росли кусты в длинных шипах, заплетавшие заборы, за заборами были здания отелей, горели огни, звучала музыка, сновали оглушенные радостью безделья люди, и все они в этот час были внутри, за оградами, а она была снаружи. Справа стоял лес и смотрел на нее темными глазами неизвестных ей птиц и животных.
«Что это я делаю?» - подумала она завтрашнюю, дневную мысль. Еще было не поздно повернуть обратно. Но дневная мысль съеживалась и казалось блеклой, неживой, одна оболочка мысли, и любое слово в ней ничего не значило. Поискав опору в себе и не найдя ее, она отпустила никчемную мысль с облегчением. Теперь она мало чем отличалась от окружавшего ее мира: колеблемого ветром, густо растущего, источающего запах и обоняющего, живущего, как придется. И тогда она пошла вперед.
Он ждал ее за поворотом, в стороне от света фонаря, и надо было сперва миновать круг света, чтобы потом увидеть белеющую в темноте рубашку и огонек папиросы, расцветающий хризантемой. И она сразу представила, как он стоял тут, прячась в тени, курил и все думал, что она, наверное, не придет.
Не зная, что сказать, пошли рядом. Он - шаткой мальчишеской походкой, показывавшей независимость, будто он просто так гуляет рядом с ней, случайный прохожий. Угрюмо взглянув на нее, он взял ее за руку, и теперь уже он вел ее, обретя от этого некоторую уверенность. Они миновали несколько отелей, прошли мимо кафе с открытой террасой, хотели присесть, но выглянул хозяин и стал закрывать ставни. Тогда свернули на гравийную дорожку, вышли на пустой остывший пляж, утопая в песке, и сели среди валунов.
Море, казалось, преодолело линию горизонта и поднялось за нее высоко. Далеко в море висел золотой гроздью корабль в огнях. Море было невидимым, тянуло серебряные нити, впереди шел гребень пены, за ним волна, и снова.
- О чем ти думаешь?
- Я думаю – море похоже на вечность, а на горизонте стоит золотой корабль.
- Я боится с тобой.
Глаза у него были черные, сливались с цветом зрачка. Мысли его были какие-то иные, и она ничего не могла в них понять. От него сильно пахло дешевым одеколоном.
Здесь, без публики, он был другим, смуглое лицо было бледным от усталости, так что выделялись на нем оспинки. Он начал пространно ей жаловаться, с детской обидой, как управляющий отбирает чаевые, заставляет работать по две, три смены, и ссориться с ним нельзя, потому что на всем побережье владельцы отелей знают друг друга. Что иногда не успевает на последний автобус, а на такси жалко денег, платят в месяц триста долларов, и ночует прямо тут в лесу, что времени на личную жизнь у него нет, сил тоже нет, и секса не было полтора месяца.
Потом она рассказывала ему, почему приехала.
- Холодно. Пора спать, - наконец сказала она, и они пошли, и она тут же, еще идя с ним рядом, начала вспоминать и камни, на которых они сидели, и холод песка, и корабль, потому что все подробности почему-то казались ей ценными и необходимо было их навсегда запомнить, не потеряв ничего.
В последней тени у трассы он мрачно поглядел на нее и вдруг обнял и поцеловал ее в губы, свет и дорога были так рядом и безопасны, на расстоянии шага, она не стала сопротивляться. Она положила руку ему на затылок, волосы у него были грубые, как на холке лошади, жесткие, и подбородок усыпан был жесткой крошкой.
Вышли на трассу, молча не останавливаясь пересекли ее, вошли в лес на ощупь. Казалось, начали общее дело, а теперь зачем-то вынуждены его довершить. Потом он спросил у нее сигарету и курил, отвернувшись. Она лежала на спине и смотрела, как чужие сосны качают макушками на фоне чужого неба.
Выйдя из леса, пошли по шоссе к отелю, держась теперь на расстоянии. Оказалось, они ушли довольно далеко, и впереди попалась стоянка такси, он попросил ее подождать и один вошел внутрь деревянной будки, где вповалку спали на полу водители, оставив обувь снаружи. Он о чем-то долго говорил с ними по-турецки, потом все засмеялись. Вышел водитель, завел мотор. Ахмед подошел к ней и скоро зашептал каким-то умильным, новым голосом:
- Он отвезет тебя до отеля, а мине нужно в город, автобусы уже не ходят, такси до города пятьдесят долларов - или мне придется ночевать в лесу. У тебя есть пятьдесят долларов? Дашь мне пятьдесят долларов?
Потом ехали в такси, она на заднем сиденье, он рядом с водителем, и всю дорогу она холодно думала: 'Почему всего пятьдесят?'
11
Екатерина Николаевна пришла в номер, разделась, долго принимала душ, чистила зубы, потом легла и стала думать. Переворачивала мысль и думала ее с обратной стороны. Разницы не было. 'Так, так', - думала она в такт цикадам, и снова - 'так, так'. Помедлив, оставила она в стороне пошлость. Выходило так-так, что завести курортную интрижку в ее возрасте и обстоятельствах, как русская туристка, не страшно, можно с этим жить, и вполне понятно - жара, безделье. Она раньше презирала рассказы про местные нравы, и потому это застало ее врасплох, что она не подозревала за собой стихии, как случается с людьми, уделяющими много внимания голове и забывающим о своем животном.
Был он ей совершенно чужим, его твердый язык, то, что оказался обрезан, и запах его одеколона, который, казалось, до сих пор исходит от ее рук. Но было еще иное, страшное, глупое.
То, чего она не умела назвать, находилось между событий, как между строк: ночь, и корабль на горизонте, и апельсиновые заросли, и сосны в ветер, и камни, на которых они сидели. Все это было остро, больно, и особая нежность была в сознании того, что все это преходяще, уже и завтра таким не будет. Хотелось что-нибудь сделать с этим, но она не умела и не знала, что. Получалось, своей любовью она не управляла, та просто жила в ней, но никому не принадлежала - только случайно фокусировалась на каком-нибудь предмете, собиралась, как солнце при помощи линзы, неизвестно, зачем, почему, и так нежно.
Правда была такая: она была счастлива всеми этими моментами, никогда это не было курортной интрижкой. И поняв это, тогда уже расплакалась от ужаса.
Наутро, совсем не спав, она встала с тяжелой головой и поехала в аэропорт, и всю дорогу ей казалось, что она галлюцинирует - пел в голове мужской тяжелый хор, начиная с нижних басов, карабкаясь наверх, и повсюду чудился ей сильный запах дешевого одеколона, и много дней еще преследовал ее, истончаясь и превращаясь незаметно в другой, незнакомый, сладкий запах.
12
Анюта была расстроена: Сонер пропал. Он не звонил, не появлялся на работе. Она ждала его четыре дня. Мечтала, что как только он придет, она ему скажет... Что скажет? Стыдясь, она даже зашла к управляющему, тот посмотрел на нее с мужским интересом, и сообщил, что Сонер уволился.
Придя в номер, Аня расплакалась от обиды, плакала долго и сладко, жалея себя. Подушка быстро сохла. Потом, успокоившись и все обдумав, она сообразила, что это к лучшему. Она была наблюдательной во время их прогулок по городу, и оказывалось постепенно, что Сонер - вовсе не тот мужчина, каким представился ей вначале. Всего лишь портье, как она теперь думала с брезгливостью - 'какой-то' портье. Она начинала понимать, что ей нравится.
Ей нравились легкие романы, красивые платья, праздные, нарядные люди, жизнь в белых коттеджах, быстрые машины, вечера в кафе за коктейлем, музыка всю ночь, огни дискотек, украшения, деньги, делающие человека свободным, жизнь - праздник, мотыльковое и бездумное порхание в теплом воздухе.
Выйдя на балкон, она смотрела на море и видела вдалеке белые яхты, и думала о тех, кому они
