ты, солдат.
Как же ты так вляпался? «Случайно». Случайно он, блядь. А что, блядь, не случайно, ты мне скажи? Что-то, может быть, и неслучайно, но и что неслучайно, то — ве-ро-ят-нос-тно. Я себе так это представляю, как такое кино, типа, авангардное: герой, допустим, просыпается утром, куда-то идёт, едет, сидит где-то, а вокруг, вместо нормального мира, сплошное мельтешение, он нормально двигается, а всё остальное сменяется десять раз в секунду: то он из такой постели проснулся, то из эдакой, то вообще с нижней полки плацкарта, то из подъезда вышел, то из трамвая, то из офиса, то из тюрьмы, то из себя, то на нём галстук в полоску в тон, а то косуха с цепями — вероятности, только вероятности мелькают. И у каждой на тебя свои планы, своя, скажем, повестка в военкомат.
Вот так и тебе пришла повестка, да? Вероятность ничтожна, для тебя она казалась ничтожной, говорили, что в этот призыв ещё нет, а там уже летние экзамены, ВУЗ, военная кафедра, и никаких повесток? А она пришла, да? Вот, какая вероятность? И вот ты сидишь здесь, вытираешь сопли, и весь пол в крови. И скажи мне теперь: ты понимаешь, как так получилось? Вот. Вооооот.
А что ты мог сделать? Что угодно. Ты мог сделаться непригодным. Не просто негодным к регулярной воинской службе, далась тебе эта служба. Ещё полтора года бы, и все дела, а теперь-то уже и непонятно, что с тобой будет. Ну, в любом случае — полтора года бы, а потом что? А потом каждый день рассматривать разбитые чашки и думать: как же так получилось? И находить какие-то осмысленные ответы: так получилось, потому что тогда-то я сказал то-то (а не стоило, или: и молодец, что сказал), туда-то пошёл, что-то решил... Вот так бы всё и было.
Вот бред-то, скажи?
Но ведь можно: сделаться непригодным, ни к чему неподходящим, никуда не применимым, как деталька не того конструктора, сделаться таким, чтобы все обычные ответы на вопрос «как так получилось?» были не про тебя. Чтобы их не было, надо сделаться непригодным. Специалистом по пуговицам Третьего Рейха. Пилотом дирижабля. Или, смотри: смотрителем маяка, как я, автоматизированного маяка, напичканного электроникой, здесь и сторож же не нужен, не то что смотритель. Разве что вот, чтобы ты сюда пришёл.
Но и ты тоже ничего, молодец. Ведь мог бы дезертировать как все: спиздить где-то штатское, до города пешком пятнадцать минут, бегом десять, а там уже — автобусы, такси, набережная, отдыхающие, поезда, самолёты, палатки. Так нет же, всё тебе не так: прёшься с этим автоматом, в форме своей, к морю, сюда. Ты чего хотел-то, боец? В заложники меня взять или что? Или убиться со скалы вниз, а автомат по ошибке прихватил? Сидишь же, думаешь, как в анекдоте: «а и правда, чо это я?» Думаешь? Воооот. И ещё один вопрос тебе теперь не даёт покоя.
Но у меня ответа нету. Я тоже не знаю, как и почему. Ты вломился с автоматом, распсиховался, и не успокоился бы по-другому, а ножик это — обычный мой походный ножик, я им колбасу режу. Ну и тебе вот немножко... фэйс попортил. Заживёт до свадьбы, говорю же, я не знаю, зачем и как я это сделал, я никогда раньше с этим ножиком... Хотя и давно с ним хожу, но никогда не думал даже. Просто вот такая тебе выпала вероятность, что маяк, на маяке я, у меня ножик. И мне тоже такая выпала.
Во, едет кто-то. Никто здесь не ездит, тупик, здесь только маяк. Впотёмках, ясно, за тобой. Так что — сказать, что никого не видел-ничего не знаю, посидишь ещё? Долго не отсидишься, ну хоть что-то.
— Не надо. Я пойду. Они ничего мне не сделают.
— Хм. Ну давай. Удачи. Автомат забери, спросят же. Слушай, а что ты им скажешь?
— Я скажу: «я не знаю, как так получилось».
Улья Нова
Силачи
Перед встречей я так волновался, что поломал насос – очень хотелось предстать перед ними во всей красе. Огромных усилий требовал галоп по городу в поисках нового насоса, подходящего для меня и приемлемого по цене. Когда нужно срочно что-то купить, всегда попадаешь в перерыв. В ближайшем магазине учет, в самом большом – выходной. Наконец, пробежав не один километр, я оказался перед неплохим, хотя и не верх мечтаний насосом, со скромными возможностями и минимумом – то есть совершенным отсутствием дополнительных функций.
Прочитав на бегу руководство, серый лист оберточной бумаги с незатейливыми советами по применению, дома я уже знал свой агрегат как родной, тем более, что он оказался примитивнее поломанного.
Подкачку я начал в приподнятом настроении. Ввинтил шланг в живот и самодовольно наблюдал увеличение его размеров. Но радость была недолгой, стоило перейти к бедрам, обнаружилось все несовершенство аппарата – неспособность равномерно наращивать размеры и придавать вновь выросшим мускулам приятную, эффектную форму. Приходилось доделывать вручную, я уплотнял и находил наилучшее положение своему увеличенному бицепсу, ягодичной мышце, как мог, регулировал увеличение роста и пропорции тела. Этому меня никогда не учили, выходило плохо, кустарно, я раздражался. Существо, которое получалось из меня после подкачек было обычным, стандартным, не отличалось ни красотой, ни запоминающимися изгибами или черточками фигуры. Я злился. С досады спустил подкаченное и принялся заново. Надутое тело было неравномерным и неказистым. Кожа кое-где начала воспаляться, значит назавтра не миновать синяков.
Проведя бессонную ночь, под утро я не помещался в комнатке, но был удовлетворен тем, что увидел в зеркале. Мне нравился этот громила величиной с небоскреб. Дефекты, бросавшиеся в глаза в ночной панике, терялись на фоне мощи моего натертого маслами обнаженного тела.
Утром я был представлен силачам. Они, кажется, встретили меня благосклонно, внимательно оглядели, заставили походить по небольшому подиуму, принимая позы, эффектно подчеркивающие мускулы. Они приглядывались ко мне полчаса, потом, кажется, приняли в свой круг, хотя ничего определенного не сказали. Силачи промолчали, это означало, что они не против. Я стал двенадцатым, последним в группе. Отдыхая после волнений, я пил холодную воду, брызгая на разгоряченные руки и грудь. Их староста составлял какие-то списки ежедневных дежурств. Со слов я догадался, что в первый день будут работать все участники группы, каждый следующий день количество работающих сокращается на одного, до двенадцатого дня, когда всю работу будет выполнять оставшийся, последний.
Первым убывающим оказался староста, который и составлял списки. Следующим был эффектно, но умеренно накаченный блондин лет тридцати, он все время вился перед взглядом старосты и, видимо, был его правой рукой. Должно быть, их сближали узы родства или какие-то другие неизвестные мне отношения. Я пытался крутиться точно так же и даже поднял упавшую ручку, но староста строго попросил меня отойти в сторону и не мешать. Показалось, что очередность убывания давно продумана: третьим и четвертым назначили братьев-близнецов, светлокожих мулатов, с крепкими треугольными телами и сравнительно короткими ногами. Потом работающих должен был покинуть самый высокий, блестящий негр, видимо, хороший приятель блондина. Каждый раз, когда староста называл очередного убывающего, я подходил поближе, догадываясь, работа, с которой будут в первый день справляться двенадцать человек, постепенно навалится на одиннадцать, десять, девять... пять, четыре и среди них я, новенький, не знающий, что предстоит делать и как. Я осмелел и стал настаивать на своей кандидатуре, но староста был глух. Он смотрел на небольшую кучку оставшихся, чьи глаза молили о милости. Позади нас счастливчики загорали, разгуливали по песку, пинали кочки. Нас осталось двое – я и сероглазый брюнет со шрамом вдоль лба. Неизвестно, по молчаливому соглашению или по договоренности, староста одобрительно смерил его взглядом и, назвав следующим, дружески похлопал по плечу: «Ты молодой, выдержишь, все будет ОК. А кто последний, надеюсь, понятно», – спокойно произнес он. В его словах не было желания унизить или наказать, не было насмешки или превосходства. Констатация факта – мне в двенадцатый день предстоит выполнить работу двенадцати мощных, высоченных, сверкающих бицепсами, вымазанных маслом для загара силачей. Это была данность. На моем месте мог оказаться
