испарились еще два часа назад. Радио аэропорта туманно сообщало, что снег стихает, но за окнами по- прежнему бесновалась метель. Арт уже позвонил жене, предупредил. Оставалось только бессмысленное ожидание. Из всех репродукторов неслись рождественские мелодии. Арт усмехнулся, вспомнив, что один его русский друг любил повторять, что никогда до приезда в Америку не слышал столько 'Щелкунчика'. Традиционная песня 'Я приеду домой к Рождеству' ('I'l be home for Christmas') звучала форменным издевательством.
Местные жители, махнув рукой на планы встретить Рождество в гостях, разъехались, вернее сказать - расползлись - на своих машинах по домам. Оставшийся народ в аэропорту подтягивался к многочисленным барам и ресторанчикам в терминале. Ну что делать, у природы нет плохой погоды, а Рождество никто не отменял. Пропорхнула, щебеча, стайка стюардесс Британских авиалиний. В своих красных костюмчиках девушки были похожи на диковинных птиц. У двух над головой светились розовые нимбы, а у одной на плечах топорщились смешные ангельские крылышки.
И вдруг Арт кожей почувствовал: Рождество. Оно сложилось из этой непроглядной коварной метели за окном, из надоедливой рождественской песенки... из ангела с крылышками. Как же давно я не видел Белого Рождества? Восемнадцать лет? Двадцать? Ну да, двадцать лет назад, в маленьком мотеле, затерянном в Кэтскиллах. Это был год его выпуска из Корнеля. Они собрались там пестрой студенческой компанией, убежав от настойчиво звавших к рождественскому столу родителей. Двадцать лет.
Арт давным-давно не вспоминал то Белое Рождество. Оно стерлось из памяти, как не было его никогда. Он усмехнулся - словно снегом замело ту странную ночь, когда он пережил самое большое счастье, от которого разорвалось сердце.
Их собралось там человек семь-восемь. Всех он толком и не вспомнит сейчас. Сам Арт был с Бекки. Собственно, они уже давно были вместе, но Арт все никак не мог поверить, что это - навсегда. Все крутилась в его голове мечта о нечаянной встрече, которая должна перевернуть его жизнь, о какой-то головокружительной любви. Когда он так мечтал, он о Бекки старался не думать. Нет, она нравилась ему. И конечно, была хорошей подружкой, да и женой со временем стала неплохой. Но какой-то искры, которой так хотелось, - не было.
С кем приехала Та Девушка, Арт так и не понял. У него вообще возникло ощущение, что она вышла из-за занавеса начинающегося снегопада сама по себе, ниоткуда. Словно Кэтскильские горы решили сыграть с их компанией незлую шутку. Как ее звали? Он окрестил ее про себя Энджел, а настоящее имя его никогда не интересовало.
Арт поежился, отвел глаза от снега за окном терминала. Мне придется это вспомнить сегодня, обреченно подумал он. Нет, не так! Он подумал с радостью: я вспомню сегодня ту ночь. Без помех, один, среди этой новой метели. Пытаясь убежать от людей, толпившихся у сувенирных лавок и баров, он поспешил в дальний конец терминала, к выходу 72, где никакой торговли не было и виднелось пустынное, унылое пространство.
Но увы! С легкой досадой он увидел женщину, стоявшую у черного окна. Она выглядела странно: в длинном светлом, почти белом пальто. Капюшон с меховой оторочкой был откинут, золотистые волосы рассыпались поверх. И вдруг Арт понял, что она тут не случайно, как не случайна эта метель и стюардессы с крылышками и нимбами. Она - еще одна вешка, чтобы помочь ему вспомнить.
- Энджел? - непроизвольно сказал он.
Женщина обернулась удивленно.
- Простите? Ах да... мое дурацкое пальто. Я собиралась ехать на ужин прямо из аэропорта, - она улыбнулась.
Это беззащитное, трогательное лицо. Он вспомнил все. Нет, они не были похожи механически - цветом глаз или овалом лица. Сходство было внутреннее. Его захватило то самое чувство, как двадцать лет назад, когда Энджел шагнула на веранду заснеженного домика. В ней было что-то до слез трогательное, пугающе беззащитное. Он вспомнил, как его сердце сжалось и ему захотелось посвятить всю оставшуюся жизнь тому, чтобы оберегать ее.
- Или вы решили, что меня зовут Энджел? Нет, меня зовут...
И он опять прослушал. Его новая знакомая была совсем не юной. Такой была бы сейчас та Энджел. В прелестном возрасте - чуть за сорок, - когда женщины особенно трогательны. Они оставили в прошлом броню своего молодого кокетства, а панцирь иронии еще не затвердел. Вернее, они еще не знают, насколько он крепок.
- Простите, - он смутился, смешался, потом быстро представился и попытался продолжить неловкий разговор, - просто эта метель, эти отложенные рейсы и сорванные планы. В голову лезут непрошеные мысли. И воспоминания.
- Белое Рождество? Не об этом ли все просят каждый год? - она улыбалась с той легкой доверительностью, которая допускает немедленное отступление, если не будет принята. - У каждого из нас было свое заветное Белое Рождество.
Ее слова, ее манера говорить напоминали танец снежинок за окном. В них не было ни жеманства, ни радости от возможности случайного флирта. Только ненавязчивая прелесть умной женщины, которая понимает, что ее свежесть и блеск уже в прошлом.
- Знаете что, - Арт неожиданно для самого себя решился, - Рождество есть Рождество. Давайте выпьем по рюмочке в ближайшем баре. Ну не торчать же здесь, в пустом зале...
Она на секунду замешкалась, взглянула на него с сомнением, а потом коротко кивнула.
Им повезло. В 'TGI Friday's' нашелся столик. Причем у окна. Взмыленные официанты носились по залу, где-то в углу уже пели 'Джингл-белл'. Арт протянул Энджел (он решил называть ее так) карту вин.
- Я всегда хотела попробовать айсвайн, - она взглянула немножко робко. - Меня завораживает идея замерзшего винограда. В этом что-то есть странное. Но его так редко предлагают к обеду.
Арт вздрогнул. Узкая бутылочка айсвайн. Кто привез ее тогда, двадцать лет назад? Это вино было неоправданно дорогим, и студенты никогда его не покупали. Та Энджел попросила немного айсвайна и точно так же сказала, что это странно, когда замерзает виноград.
- Удивительно, вы тоже думаете, что у нас у всех было свое заветное Белое Рождество, - Арту хотелось выговориться, но он не знал, с чего начать.
- И что это было? Мотель в горах? В Вермонте? - она уловила его настроение. Энджел не смотрела ему в глаза с надоедливым вниманием. Ее взгляд скользил и отклонялся. Опять это ощущение, что она оставляла себе лазейку - уйти, исчезнуть, раствориться в метели.
И Арт не выдержал. Он принялся рассказывать про ту ночь в Кэтскиллских горах, двадцать лет назад. Когда снег падал бесшумно и ложился слой за слоем. И как на веранде возникла Та Энджел, трогательная, угловатая, в свитере с оленями. И, рассказывая, он опять переживал то страшное, что почувствовал, - как сжалось сердце, как захотелось посвятить ей всю жизнь. Вот так, на ровном месте.
Бекки моментально уловила перемену в нем. Попыталась дуться, танцевать с Дастином... или Дугласом? Бог его знает, как звали того, с кем танцевала Бекки, пытаясь вызвать его ревность. Арт почти ничего не замечал. Только Энджел. Она не была ни жеманной, ни кокетливой. Она была искренняя и немного колючая, как юная розочка.
А потом... потом наступило Рождество. А снег все падал...
- Посмотрите, как все затихло за окном, - вдруг сказала Энджел. И выскользнула за дверь, прямо в снегопад. Арт вышел за ней и остановился как вкопанный на веранде.
Энджел танцевала в снегу. Бесшумно, как сам снег. Тонкая, нескладная, смешная, беззащитная. Арт смотрел на нее, не в силах даже вздохнуть. Ощущение небывалого, острого до боли счастья звенело в нем, как перетянутая струна. И вдруг он понял, что больше всего на свете он боится потерять ее. Вот с этого самого мгновения и навсегда это станет для него самым главным
