страхом. И так это было больно, так его пронзило ощущение ее и его собственной смертности, что ему захотелось обратно. В тот мир, где он жил еще совсем недавно, когда не видел ее. Ему захотелось к Бекки, и пусть все идет как идет. Но только без этой невыносимой боли, без этого страха, от которого стынет кровь. Потерять, так уж прямо сейчас, а не когда Энджел прорастет в каждой его клеточке.
Благоразумная Бекки, конечно же, простила ему взгляды в сторону 'новенькой', да там и прощать-то особо не было чего... Когда наутро они проснулись, Энджел уже исчезла, и он никогда больше о ней не слышал. То Белое Рождество он засунул на самую дальнюю полку своей памяти. Все занесло снегом.
По окончании Корнеля он получил неплохое место в Атланте, Джорджия, и перебрался туда. Через полгода к нему присоединилась верная Бекки, которая вовсе не собиралась терять Арта из виду. Еще через год они поженились. Вот уже сколько лет они живут ровно и спокойно, почти выплатили закладную за дом. Старший сын в этом году уезжает в колледж, младшая дочь о будущей профессии пока не задумывается. Но она хорошо играет на пианино и рисует.
Арт выдохся и замолчал. Ему казалось, что он прожил целую жизнь, пока рассказывал. Его новая Энджел задумчиво смотрела в темное стекло окна.
- Снегопад кончился, - осторожно, стараясь не обидеть его переменой темы, сказала она. - Скоро объявят вашу посадку.
- И вашу тоже.
Она лишь едва заметно повела плечами на эти слова.
- Знаете что, - сказал она вдруг решительно, - давайте я сделаю вам небольшой подарок на память. Вы же угостили меня?
Они выбрались из гомонящего ресторана. Народ разошелся не на шутку. Около барной стойки то ли братались, то ли собирались драться какие-то джентльмены техасского вида. В углу, в который раз уже, нестройным хором затянули 'Джингл-белл'. Рождество наступило, а снегопад, наоборот, кончился. Но это уже никого не волновало.
Когда Арт и Энджел подошли к дверям какой-то обычной сувенирной лавки, по радио объявили посадку на рейс в Атланту.
- Одну минутку, - сказала Энджел, - подождите меня у входа в магазин, я быстро! И вы пойдете на ваш рейс. Я очень хочу сделать вам сюрприз.
С этими словами она исчезла в магазинчике, откуда, конечно же, доносился 'Щелкунчик'.
Арт постоял минут пять, потом еще пять. Энджел не появлялась. Ему надо было идти на посадку в самолет. Он решительно зашел в магазинчик и удивленно обвел помещение взглядом: оно было невелико, без всяких закоулков. И оно было пусто. Пусто, если не считать кассирши-пуэрториканки, мирно дремавшей у входа.
- Merry Christmas, - обратился к ней Арт, - извините, сюда только что зашла дама... Энджел.
Пуэрториканка смотрела на него, пытаясь понять, что ему вообще нужно. Слово 'Энджел', видимо, вызвало у нее в голове какую-то мысль. Она доброжелательно кивнула ему и показала на стойку:
- Merry Christmas to you too. All angels are here!
Арт остолбенело разглядывал ангелов. Вернее, одного. Фарфоровая фигурка в светлом, почти белом одеянии. Капюшон с меховой опушкой был откинут, золотистые волосы рассыпались поверх.
- Вы хотите эту фигурку? - пуэрториканка была сама любезность. - Он очень хорош.
Арт заплатил за ангела, которого положили в кокетливый пакетик, и пошел на посадку. Он пытался что-то понять, что-то додумать до конца. Но чувствовал, что с ним опять сыграло шутку Белое Рождество.
Уже в самолете он достал ангела из пакета. И долго смотрел на эти золотистые волосы, на приветливое, без жеманства и кокетства, лицо.
- Как странно, мне кажется, я знаю и теряю тебя всю жизнь... И как будто всю жизнь я провел в этом терминале.
Арт смотрел на ангела, ангел смотрел на Арта.
'Ничего невозможно изменить. Или поздно менять. Можно только превратиться в Ангела, - думал ангел. - Но теперь я всегда буду с тобой'.
СВЕТЛАНА ДИЛЬДИНА
МОЖЕШЬ НИЧЕГО НЕ БОЯТЬСЯ
- Всегда знала, что ты слабак! - Она шагала целеустремленно, туфельки так и мелькали, совсем недавно лаково-блестящие, а сейчас густо покрытые пылью. Бант в волосах подпрыгивал, огромный, розовый, будто собирался взлететь и в последний миг передумывал, вновь опускаясь на макушку.
- Мы заблудимся...
- Мы уже заблудились! - возражений она не слушала.
Я плелся сзади, мечтая, чтобы она наконец устала и остановилась. Если сидеть на тропе, нас рано или поздно найдут. Лучше бы рано... Каждый раз, поглядывая на небо, я боялся увидеть его потемневшим. В тысячный раз давал себе слово быть хорошим, съедать пенки от молока и даже вернуть садовнику моток бечевки, который стянул, чтобы сделать воздушного змея.
Моя подруга и провожатая смотрела только вперед.
Так далеко в лес мы ни разу не забирались.
- Я тебя брошу, честное слово, брошу, - донеслось из-за ствола бука. Пока я оглядывался по сторонам, она уже свернула в сторону - по еле заметной тропинке, протоптанной скорее не человеком, а лесным зверьем. И остановилась, дожидаясь, глядя на мой страх с жарким презрением.
Звали ее Марта, и ей исполнилось десять лет - а мне, получается, девять.
То было лето персиков - огромные, бархатисто-оранжевые, они висели на ветках, лежали горкой на блюде в центре стола, на подоконнике и в корзине у торговки. Их сияюще-сладким соком были испачканы наши руки, губы, щеки и даже уши.
Мы жили в огромном доме посреди луга - две семьи; два крыльца с разных сторон и общий чердак. Когда-то стенка делила его на две части, но во времена наших дедушек кто-то сломал непрочную преграду, а может, дерево прогнило само. Так или иначе, теперь на чердаке лежал общий хлам, и, как утверждала Марта, жили общие привидения.
Я боялся подниматься туда: родители рассказывали, что под самой крышей сидит страшная ведьма, которая ест непослушных детей. По вечерам она выходит из дома и бродит вокруг, хватая всех зазевавшихся. А днем спит вполглаза и слышит все, что происходит вокруг.
Марту родители тоже пугали, только не ведьмой. В сознании моей
