Я, конечно же, подумал, как странно все это ему говорить теперь, когда он уже знает, что 'свежая как роза' тотчас его предала и нынче живет с австрийским генералом, которого подсунули ей Меттерних и заботливый папа Франц...
Но император повторил, глядя на меня в упор:
- Жениться надо на австриячках, свежи, как розы... - И добавил, помолчав: - Вот так я развелся с императрицей Жозефиной.
Маршан рассказал мне: 'Перед смертью он был в полузабытьи... и вдруг очнулся и произнес: 'Я видел мою славную Жозефину, но она не разрешила мне себя обнять'.
- Тринадцать епископов отказались присутствовать на церемонии бракосочетания в знак протеста против высылки Папы из Рима. Пришлось сослать и их, лишив сана... А Париж устроил блестящий праздник. Я и новая императрица присутствовали на обеде в ратуше, потом - на Марсовом поле, где выстроилась моя гвардия. От лица всей Великой армии гвардейцы славили брак своего императора. Австрийский посол решил не отстать и первого июля устроил торжественный прием. И тут случилось ужасное - во время фейерверка загорелась бальная зала. Жена посла и много гостей сгорели заживо... Насмерть перепуганную Марию Луизу я сам вынес из горящих комнат... И я еще раз убедился: мои отношения с судьбой складываются по-новому - и опасно.
Вскоре Фуше, делая доклад, подробно рассказал, что говорили в Париже. Конечно же, вспоминали торжества в честь брака Людовика и Антуанетты, когда во время фейерверка сгорело множество народа, говорили, что Мария Луиза тоже австриячка и родственница той, 'от которой пошли все несчастья'. Говорили и о других зловещих совпадениях и предзнаменованиях. Фуше докладывал мне об этом с плохо скрытым злорадством. И я позаботился, чтобы этот год, кроме брака, принес мне еще одну радость - избавление от этого мерзавца. Я постоянно не ладил с ним. Он взял привычку преследовать людей моим именем, и часто я ничего не знал об этих преследованиях. Когда в ярости я вызывал его, он холодно доказывал, как опасны эти люди и какую услугу он мне оказал, посадив или выслав их. Он ловко выскальзывал из моих рук... и продолжал рыть, рыть и рыть... Но в десятом году он, наконец, попался. Я узнал, что, не имея от меня никаких полномочий, он тайно начал вести переговоры с англичанами о мире. Вел он их все через того же банкира Уврара. Я велел тотчас арестовать Уврара и отправить в Венсеннский замок, где он быстро все выложил следствию.
На первом же заседании Совета министров я спросил Фуше: 'Правда ли то, что показал Уврар?' Он совершенно спокойно ответил: 'Да, Уврар сказал правду. Я вел переговоры с Англией... тайно. Ибо я хотел сделать вам подарок, подготовив мир с самым опасным вашим врагом, сир'. 'Вы заслуживаете эшафота, вы понимаете это?' 'Скорее благодарности, сир', - ответил Фуше. После чего я обратился к министрам: 'Что полагается за подобные деяния?' И они дружно подтвердили - смерть!.. Но Фуше был абсолютно спокоен. Он отлично знал - наказания не будет. Он обладал изумительно изворотливым умом, так что вообще отказаться от его услуг я не мог. Но освободить от него министерство полиции я должен был. Чтобы не слишком злить опасного негодяя, я решил назначить его губернатором Рима. Главное - держать его подальше от Парижа...
Я велел ему прибыть в Тюильри и сказал: 'Я решил вас простить, хотя уверен, что совершаю большую ошибку. - Он вежливо поклонился. - В моем сердце только два города - Париж и Рим. Второй я отдаю вам'.
Он вновь поклонился. И поблагодарил.
Новым министром полиции я назначил боевого генерала Савари. Знаю, выдвижение Савари заставило умных людей пожимать плечами. Да, человек он второстепенный, у него не хватает ни опыта, ни способностей, чтобы стоять во главе такой машины. Но зато он был мне предан, как верный пес. Он безропотно расстрелял герцога Энгиенского. Да что герцог! Вели я ему отделаться от собственной жены и детей, он и тогда не стал бы колебаться... Фуше попросил у него три недели на сборы, чтобы вывезти принадлежащие ему вещи. И простодушный Савари, не спросив меня, согласился. Я узнал об этом лишь на третий день и велел ему немедля ехать в министерство и гнать оттуда Фуше. Но было поздно: архив, секретные досье, знаменитая картотека осведомителей всё было предано огню или вывезено. Концы в воду! Но главное - исчезли мои бумаги! Несчастный Савари, вернувшись, сказал мне: 'У меня было такое ощущение, что министерства полиции на набережной Малакке не существовало вовсе'.
Я велел Савари передать Фуше: 'Все мои заметки, инструкции, моя переписка... должны быть немедленно переданы мне'. На что мерзавец преспокойно ответил: 'Как жаль, что я не смогу выполнить желание Его Величества! Передайте императору, что я все сжег'. После чего сказал в салоне Каролины (сестры императора*): 'Да, я принадлежу к партии интриганов, но к партии жертв - никогда'. Так мерзавец открыто намекнул, что все припрятал.
Я вызвал его в Тюильри и потребовал: 'Отдайте бумаги'. 'Я их сжег... Конечно, это наивно. Куда осмотрительнее было бы их припрятать. Вдруг Вашему Величеству придет в голову со мной расправиться...' - так он посмел мне угрожать. 'Вы играете с огнем, Фуше. Отдайте бумаги!' Мерзавец вздохнул и сказал, глядя мне прямо в глаза: 'Что делать, сир? Вы столько раз на меня гневались, что я привык укладываться спать с головой на эшафоте... Я не стал их хранить, сир, только потому, что верю - ваше благоволение ко мне будет неизменным. Я их сжег'. И он ушел со своей гнусной усмешкой...
Вскоре после моего брака произошло еще одно событие, которое следовало причислить к числу роковых. Я совершил непростительную ошибку: королем Швеции стал Бернадот. Старую династию Ваза шведы попросту изгнали из страны... И избрали Бернадота. Он был не только моим маршалом, он был и моим родственником. Поэтому шведы имели все основания думать, что я одобряю их выбор... Но Бернадот всегда был моим врагом! И не только из зависти. Мои невинные отношения в юности с его женой Дезире вызывали мрачную ревность этого человека, да и в ее душе со временем окрепла странная обида...
Я осмелился спросить императора: не следует ли подробнее рассказать об этом? В ответ услышал обычное:
- Про Дезире, конечно же, следует все вычеркнуть и оставить только: 'Бернадот всегда был моим врагом'. Его не покидало чувство, будто я перехватил его судьбу. Это он, оказывается, должен был стать вождем революционных армий и повелителем мира. На самом деле он был хорошим генералом - и только! Да и то не всегда. Несколько раз из-за его бездарных действий мы оказывались в трудном положении... Я не любил его, и он это знал и боялся, что я помешаю его избранию. Демонстрируя покорность, он пришел просить моего согласия. Он говорил, что примет корону, только если это будет приятно мне. Я сам был избран народом и не стал противиться воле другого народа. Я слишком часто бывал непозволительно великодушен для истинного политика. И забывал главное правило: 'Врага можно простить, но предварительно его надо уничтожить'.
И уже вскоре я узнал, что Бернадот тайно не исполняет условий Континентальной блокады... Но в это время я не мог его обуздать, я готовился к войне, которая должна была сделать всех их покорными! К тому же случилось радостное событие, непростительно затмившее для меня все: девятнадцатого марта моя Луиза родила! Перед родами доктор спросил меня: 'Если случится что-то непредвиденное - кого спасать?' Разве я зверь? Я сказал: 'Заботьтесь о матери'. Но вот гром пушек возвестил Франции о рождении наследника! И я сказал, показывая его придворным: 'Вот он, истинный римский король!'
Никогда новорожденный в колыбели не был окружен таким сиянием славы. Все короли Европы спешили поздравить! А сколько знаменитостей... и самых простых людей прислали поздравления! Одно было особенно мне приятно - от князя Харцфельда, которого я когда-то помиловал. Он стал теперь посланником короля Пруссии при моем дворе...
Напишите, что в это время я всеми силами старался избежать войны. Я отправил Коленкура в последний раз переговорить с 'моим братом' - русским царем. Я велел без обиняков заявить царю о том, что сами русские, почти открыто не желающие поддерживать Континентальную блокаду, вынуждают меня думать о войне. Я велел передать Александру: 'Император созывает съезд своих союзников в Дрездене. Все монархи Европы приедут поклониться императору. Это будет съезд ваших многочисленных будущих врагов. Их солдаты, поверьте, составят невиданную армию...'
Коленкур все добросовестно изложил. Но хитрый византиец полез в амбицию, заявив: 'Если ваш император первым вынет шпагу, я вложу ее последним!' Он повторил слова, которые я когда-то сказал англичанам. И после этого осмелился еще и угрожать: 'Пример плохо вооруженных испанцев, успешно сражающихся на своей земле с армией императора, доказывает, что европейские государства прежде губил
