недостаток упорства. Люди на Западе не умеют терпеть. Мои же подданные приучены терпеть всей нашей историей, и они умеют это делать получше испанцев. Это будет долгая война. Вашему же императору, Коленкур, нужны результаты быстрые, как его мысль. В России этого не будет... Нас будут защищать беспощадные воины: наш климат, наша зима и наши ужасные дороги. Они будут сражаться до конца вместе с нами...' Все это Коленкур старательно мне пересказал, чувствуя, что делает ошибку, ибо рассказ его был мне неприятен, в нем было все, чего я опасался.
Но я заставил себя внимательно выслушать Коленкура. И не поверил в выдержку этого женственного царя. Я предпочел считать сказанное хитростью византийца - человека фальшивого и слабохарактерного. Мне казалось, что он попросту боится своих бояр... боится, что они, теряя из-за блокады свои богатства, в конце концов попросту убьют его, как некогда придушили его отца. И оттого он вынужден мне угрожать. Ведь его армия - все те же русские солдаты со своими никчемными генералами, которых я бил при Аустерлице и Фридланде... Две-три таких победы - и всевластные бояре заставят его просить мира. Я считал, что русские лишены испанского патриотизма - недаром все их вельможи говорят по-французски, недаром русским все страны кажутся лучше той, где они родились, и оттого они готовы месяцами жить в Париже!..
Все это я высказал Коленкуру. Он молча поклонился. Я не убедил его. Но я отнес это на счет его привязанности к Александру... И Фуше, который нынче лжет, будто остерегал меня вступать в битву с русскими, на самом деле тоже тогда молчал. Только сказал в чьей-то гостиной: 'Карл Двенадцатый похоронил свою славу в этой дьявольской стране'.
Это был все тот же голос наших богачей. Я знал: эти сытые коты не хотят более ловить мышей. Но моя судьба иная! Что мне слава и все богатства, коли моя мечта не свершилась?! Только когда я объединю все народы Европы и Париж станет подлинной столицей мира, я смогу закончить свою войну! Я верил, что варварские народы суеверны и примитивны. Достаточно одного удара в сердце империи, достаточно занять священную для них Москву - и вся эта слепая, бесхребетная масса покорно падет к моим ногам.
Итак, я принял решение. Рано утром я вызвал в Сен-Клу министра военного снабжения и сказал: 'Я решился на величайшую экспедицию, но для нее мне нужны фургоны, множество фургонов, чтобы переправить на большие, нет, на огромные расстояния, причем в разных направлениях, небывалые массы людей. Поезжайте в Тюильри, там в подвалах лежит четыреста миллионов золотом. Не останавливайтесь ни перед какими расходами... - И, чтобы он все понял до конца, я добавил: - Отправным пунктом моей экспедиции будет Неман. Но об этом не должен знать никто'. Мне показалось, что он побледнел. И этот тоже не хотел большой войны!..
В Дрездене я собрал зависимых от меня властителей Европы. Тридцать монархов приехали поклониться мне. Прусский король и австрийский император, немецкие князья - все стояли с обнаженными головами, а я - в треуголке с кокардой Французской республики. И вдруг я подумал отчего-то: 'А ведь это в последний раз! Ты будто решил напоследок явиться миру во всем своем блеске и могуществе...' Об этой не снятой мною треуголке много писали. На самом деле я сделал это не нарочно. Я был занят своими мыслями и заботами. Обо всех этих жалких монархах я попросту не думал. Я завоевал это право - не думать о них... Я продолжал мучительно размышлять о войне с Россией.. Все было так ясно, но что-то мучило... Тревожили последние события, доказывавшие, что судьба начала отворачиваться от меня...
Я недолго гостил в Дрездене - пора было спешить на берега Немана... До начала военных действий я побывал в Кенигсберге и Данциге. Меня сопровождали Мюрат, Бертье и генерал Рапп - начальник Данцигского гарнизона. Все трое сидели со мной в карете с тоскливыми лицами. И я сказал: 'Вижу, господа, вы разлюбили воевать. Мюрата тянет в свое королевство - еще бы, там прекрасный климат. Бертье хочет охотиться в своем великолепном поместье, где спотыкаешься о зайцев, а Рапп - жить в своем особняке. Не так ли, господа?' Так я заставил Бертье сказать от лица всех: 'Вы правы, сир. Но ваш приказ для нас закон. И с сегодняшнего дня мы предпочитаем войну неверной дружбе с русским царем'. 'Браво!' - сказал я. Но настроение у всей троицы осталось смутным.
Впрочем, сомнения не покидали и меня. Я целыми часами лежал на софе, погруженный в задумчивость, и вдруг вскакивал. Мне казалось, что кто-то меня зовет... спорит со мной: 'Нет, рано! Ты еще не готов! Надо отложить годика на три!.. Да и твои союзники уже тоскуют о вчерашней свободе. Уверен ли ты в них? Нет!..' Видно, я громко бормотал это вслух, потому что Рапп несколько раз появлялся в комнате: 'Вы меня звали, сир?'
Я собрал невиданную армию, состоящую из солдат всех моих союзников: голландских уланов, прусских гусар, драгун из Гессен-Дармштадского герцогства, откуда русские цари брали своих жен, польской кавалерии, португальских егерей, баварцев, саксонцев, итальянцев, хорватов, швейцарцев, испанцев. Европа шла воевать с азиатским колоссом, новый Рим готовился сразиться с варварами...
Император угадал мой вопрос и посмотрел на меня. И я осмелился:
- Вы поставили под ружье, сир, шестьсот тысяч разноплеменного войска. Вы, который побеждали с двадцатью тысячами...
- Я захотел увидеть под знаменами Франции всю Европу... Я отлично понимал, что большинство из них - жалкие вояки, которые будут только обузой. Но в войнах будущего будут действовать именно такие огромные армии. И мне не терпелось опробовать первым... А главное - я хотел, чтобы в битвах и победах (в которых тогда не сомневался) мы, европейцы, стали единым народом! Запишите: такое объединение рано или поздно произойдет... И военный марш под моим началом был маршем в будущее, к единой Федерации европейских наций... И это было предупреждение старушке Европе: не забывай, Россия - это Азия, географически оказавшаяся в Европе, но ничего общего с ней не имеющая. И демонстрировал Европе будущего врага... ибо в один прекрасный день Россия наводнит Европу своими казаками... В своем обращении к Великой армии я написал: 'Побежденные посмели вести себя, как победители. Рок влечет за собой Россию, и ее судьба должна свершиться!..'
Здесь император смилостивился и разрешил мне отправиться спать. Был третий час ночи...
На следующее утро стояла ужасная духота. Солнце палило нещадно, на палубу нельзя было выйти. В каюте был сущий ад! Но император этого не чувствовал - он с яростным нетерпением поджидал меня. И беспощадная диктовка возобновилась...
- Двадцать третьего июня, завернувшись в плащ и напялив на голову польский картуз, я отправился выбрать место для переправы. И нашел - на изгибе Немана, рядом с городком Ковно. И на следующий день моя армия перешла реку, где я когда-то обнимался с русским царем.
Уже войдя в Россию, я узнал, что царь сумел подписать мирный договор с Турцией. Эти недостойные потомки Магомета, которые могли с моей помощью взять реванш за целый век проигранных войн, почему- то подписали этот невыгодный мир... Изменил мне и Бернадот. Если бы он был со мной, я мог бы пойти одновременно на Москву и Петербург, и обе столицы должны были пасть. Но у меня не было Бернадота, более того, уже вскоре я знал: он с моими врагами!
Итак, с юга и с севера царю теперь ничего не грозило. Оставался только запад, откуда шел я... Будто в последний раз судьба предупреждала меня... Но я был уверен в себе, ибо план казался ясен и легко выполним: разбить царя в двух-трех сражениях, как я бил его прежде, отвоевать у него Польшу и территорию до Смоленска... и можно будет подписать, как всегда, быстрый и почетный мир 'на барабане'. Если царь заупрямится - перезимовать в Вильно. Да, это будет нелегко для населения, но как говаривал великий Фридрих: 'Я не могу носить свою армию в мешке, она должна что-то есть'. Если же и на следующий год царь не заключит мир на моих условиях, то я дойду до центра России. И останусь там, пока Александр не смягчится или его, как водится здесь, не убьют.
Но за Неманом меня ждал некий невиданный казус: я не мог разбить русских, потому что никак не мог их отыскать. Впереди был только запах горящих деревень, а сзади преследовал другой - страшный трупный запах от павших лошадей, которые сотнями дохли от бескормицы и нестерпимой жары... И вскоре стало понятно: русские решили изнурить мою армию трусливым отступлением по нищей местности, избегая вступать в генеральное сражение. Отступая, они увозили и население, и все припасы. Они не оставляли ни лошади, ни коровы, ни барана, ни жалкой курицы... Только полуобгоревшие избы. Мне передали слова царя, отступавшего вместе с армией: 'Если императору так хочется, я доведу его до Урала... если он прежде не умрет с голода'. Тактика варваров!
К счастью, из перехваченной переписки Жозефа де Местра (посланника сардинского короля при русском дворе*) я узнал, что план этот, вызвавший тогда насмешливое изумление в Европе, уже начали
