Наш Декамерон

говорил. Вообще он любил глаголы. Например, купаться он называл 'плюх-плюх'. Лучшее его стихотворение:
Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый - век необычайный,
Очень интересный для историков,
Но для современников печальный.
Кстати, пардон, по-моему, это не его… Или его?.. Черт знает что с памятью! Такое количество мусора… Помню, как однажды они пили с Д. и все пропили. Но так как жажда не проходила, Д. сделал жест, достойный поэта: вошел в контору жэка, снял со стены портреты вождей и понес их продавать на Птичий рынок.

- Блеск! - говорит интеллигент-неандерталец. - Знаешь, последнее время я часто думаю о Д.

- Я тоже. Хотелось бы свидеться…

- Не понял?

- Ну, с Д., естественно.

Наступает тишина. Я весело смеюсь и продолжаю:

- Кстати, у Г. висела забавная фотография. На ней сидят на раскладушке Д. и Г., видать, в самом омархайямнейшем настроении. А под раскладушкой бутылки, бутылки. И надпись: 'От Г. - Д. Когда я буду умирать, а умирать я точно буду, не позабудь, пожалуйста, сдать за мной порожнюю посуду'.

- А он… что… умер?

- Обижаешь. Ну, может ли жить такой культурный человек, как Г.? Давно нырнул под землю. Когда у него обнаружили рак, он так развеселился. Сказал: 'Рак есть, а пиво будет?' Нет, пардон, это сказал другой мудрец…

- Ты культурный человек. Я люблю с тобой поговорить… Я тебя не задерживаю? Я хочу, чтобы ты поглядел мою декорацию квартиры Тургенева.

- Я… улетаю.

- Когда?

- Послезавтра.

Он даже не спрашивает куда, он не слышит моих печальных интонаций. Как всегда: интересует его только он сам.

- А ты приходи сегодня, я тебе пропуск закажу.

И, не дожидаясь моего ответа, он переходит к Достоевскому.
Все эти двадцать пять лет я слышу от него, как он мечтает снять фильм 'Женщина из Достоевского'. Под этим гаденьким названием скрывается Аполлинария Суслова, 'мучительнейшая возлюбленная' Федора Михайловича. Естественно, роль Аполлинарии уже четверть века как обещана раскрасавице-суперзвезде. Может, она и пошла за него, чтобы сыграть эту роль? Но фильма он не снял. Четверть века хочет, да начальство не разрешает… к счастью для Достоевского.
Но он обожает мои телефонные размышления на эту тему. И я пою:

- Он (Достоевский) мог любить только ту, которая его унижала. При этом особенно пылал, когда ему говорили в лицо: 'Люблю другого'. Ибо любовь у него всегда была связана как бы… с наказанием собственным. Так было с первой женой Марией Дмитриевной. Как только она ему в лицо про любовь свою к учителю выложила - уже он от нее не отставал. И с учителем беседовал, любить ее просил, и с нею, утешал. Пока в конце концов сам на ней не женился! Конечно, как бы спасая ее!.. Так было и с Сусловой, к которой он по-настоящему воспылал, когда она ему про любовь к французу сообщила. Вот тут-то ее 'следок ноги' поцеловать он и захотел. Сила любви у него всегда была равна силе пережитого от этой любви страдания… и унижения. Униженный и оскорбленный, он пробуждался к любви. Без мучительства и мученичества одновременно он не мог. Любя, он себя мучил и оттого любил еще больше. И когда без мучений получил в жены преданнейшую Анну Григорьевну - тотчас в карточную игру пустился. И играл, чтобы проигрывать и мучиться. Так сказать, компенсация болью за семейное счастье! Хоть кем-то быть отвергнутым. Хоть картами!..

- Блеск, блеск!

А я все пою соловьем. Ах, как мне нравится поучать эту нелюдь!

- Да, да! - прерывает Отвратительный. Он уже соскучился - он уже жаждет опять поговорить о себе: - Я так все это чувствую…

Я представил, как он это чувствует, и еще раз мысленно возблагодарил начальство за то, что двадцать лет оно избавляет сограждан увидеть это на экране.

- Я мечтал ввести в картину пушкинских бесов, - продолжает нелюдь, окончательно переходя на себя. - В кадре - метель, метель! И в музыке - безумная метель!