СОКРАТ. Значит, смерть – это не всегда страдание. А ведь лебеди – это вещие птицы и принадлежат все тому же Аполлону. Ты поняла?
КСАНТИППА (целуя его руки). Я поняла.
СОКРАТ. Теперь ответь мне, Ксантиппа, свойственно ли настоящим философам пристрастие к так называемым наслаждениям: к питью или еде? Ответь мне.
КСАНТИППА. Свойственно... Несвойственно. (Вцепилась в руку Сократа.)
СОКРАТ. А к остальным удовольствиям, начиная с тех, что относятся к уходу за телом – например, щегольские сандалии, красивый плащ,– ценит ли все это истинный философ или не ставит ни во что, кроме самых необходимых?
КСАНТИППА (бормочет). Несвойственно... Свойственно...
СОКРАТ. Молодец. Ксантиппа! Стало быть, истинный философ на протяжении всей своей жизни постепенно освобождает свою душу от прихотей тела. И когда наступает час его смерти, что с ним происходит?
КСАНТИППА. Что с ним происходит?
СОКРАТ. Душа обычного смертного разлучается с телом оскверненная и замаранная. Всю жизнь она угождала своему телу – его страстям и наслаждениям. Она настолько срослась с телом и зачарована им, что не считает истинным ничего, кроме утех тела, то есть того, что можно осязать, выпить, съесть или использовать для любовной утехи. Все смутное, незримое она боится и ненавидит. И оттого мучительно такой душе расставаться с телом и жизнью. Не то философ! Ксантиппа, я никогда не заботился о теле. Я победил все его желания, – и теперь, вступая в пору, когда оно будет докучать мне своими слабостями и мешать мне мыслить, я расстаюсь с ним легко, без сожаления, как лебеди. Я убегаю из-под его стражи. Это не страдание, Ксантиппа. Я покидаю землю легко, с осознанной любовью ко всем живущим. Считай это просто выздоровлением моего дряхлого тела. И как при выздоровлении приносят богу Асклепию в благодарность в жертву петуха, – сделайте так, когда я закрою глаза.
КСАНТИППА плачет.
Уведите ее, прошу вас!
Ученики уводят КСАНТИППУ. Она вырывается. Падает на пол. СОКРАТ целует ее. Ученики тянут ее по полу, как куклу. Останься, Аполлодор. Все уходят, за исключением ВТОРОГО и ПЕРВОГО учеников, ПЕРВЫЙ молча стоит в стороне и записывает все происходящее. (Тюремщику.)
Я пойду сейчас проститься с детьми. (Выразительно.) И когда вернусь...
ТЮРЕМЩИК (радостно). Нести?
ВТОРОЙ. Зачем ты спешишь, Сократ?
ТЮРЕМЩИК (торопливо). Значит, я прикажу – пусть сотрут яд и положат в чашу?
СОКРАТ. Да.
ТЮРЕМЩИК. Мы с тобой управимся до обеда. Я сразу понял, что ты самый толковый из всех, кто сюда попадается. А то начнут – плачут, кричат, ругаются... А зачем?
ПЕРВЫЙ. Солнце еще не закатилось, Сократ, а все обычно принимают отраву после его захода.
СОКРАТ не глядит в его сторону.
ВТОРОЙ. Он прав. Я узнавал: все обычно ужинают и пьют вволю на закате, и некоторые даже наслаждаются любовью.
СОКРАТ смеется.
ТЮРЕМЩИК. Я пойду?
СОКРАТ (Тюремщику). И я с тобой. Я хочу сам омыться, чтобы не хлопотали после. (Второму.) Нужно кончать. Если еще продлится, она не выдержит. (Уходит за Тюремщиком.)
ВТОРОЙ (Первому). Сократ странен с тобой – он не глядит в твою сторону.
ПЕРВЫЙ. Сократу не надо на меня глядеть. Мы понимаем друг друга без взглядов и без слов. Я знаю все, что он думает. Сегодня на рассвете Сократа посетил Анит. Анит узнал о готовящемся побеге и объявил Сократу, что арестует ночью нас и жену Ксантиппу.
ВТОРОЙ. Я убью Анита.
ПЕРВЫЙ. Ты прав, это необходимо. Я пойду с тобой.
ВТОРОЙ. Ты останешься. Ты один знаешь все, что говорил Сократ. В тебе его голос.
ПЕРВЫЙ. И опять ты прав. Тогда торопись...
ВТОРОЙ. Сократ услышит обо мне, он успеет.
ПЕРВЫЙ молча протягивает ВТОРОМУ нож, тот берет его и отдает ему свиток с гимном СОКРАТА.
ПЕРВЫЙ. Простимся.
ВТОРОЙ. Простимся.
Обнимаются.
Я не люблю тебя. Но этот поцелуй – ему. (Целует Первого.) Когда он закроет глаза, ты передашь ему мое тепло. (Уходит.)
Появляется ТЮРЕМЩИК с чашей. Ставит чашу на ложе СОКРАТА.
ТЮРЕМЩИК (Первому). Только поменьше разговаривайте с ним после того, как выпьет. А то беседа горячит и мешает действовать яду. И отраву приходится принимать по нескольку раз. Это и ему не сладко, и у меня – неприятности.
ПЕРВЫЙ молча, в ужасе глядит на чашу. Возвращается СОКРАТ.
СОКРАТ (Тюремщику). Что же... теперь?
ТЮРЕМЩИКА ничего особенного. Выпей и ходи себе, пока лечь не захочется. А как ляжешь, все пойдет дальше само собой.
СОКРАТ берет чашу.
ПЕРВЫЙ. Не надо... Но торопись... ТЮРЕМЩИКИ не пролей.
СОКРАТ (держа чашу, не оборачиваясь). А где Аполлодор? ПЕРВЫЙ. Он вышел... и скоро придет к тебе. СОКРАТ. Пир! (Пьет.)
ТЮРЕМЩИК До дна! Как пьяница! (Принимает чашу из рук Сократа.)
Порядок! Вот это старичок! (Уходит с чашей.)
ПЕРВЫЙ. Сократ...
СОКРАТ не отвечает.
Мы позаботимся о Ксантиппе, о твоих детях. Я клянусь!
СОКРАТ (не глядя на него). Надо заботиться о себе самом. Это будет лучшей службой и мне, и моим детям. (Начинает расхаживать по комнате.)
ПЕРВЫЙ. Почему ты не смотришь на меня?
СОКРАТ. Ты знаешь.
ПЕРВЫЙ. Анит!
СОКРАТ. Отчего же ты готовил мой побег, если ты...
ПЕРВЫЙ. Я был уверен, что ты откажешься от побега. Но потом я увидел тебя после болезни: ты все время говорил о жизни. Я усомнился, что ты сможешь принять смерть.
СОКРАТ. Зачем тебе так хотелось, чтобы я принял эту смерть?
ПЕРВЫЙ. Этого хотел ты сам – принять смерть во имя своей победы. Ты говорил об этом в доме Продика. Мне показалось сначала, что я тогда не понял тебя до конца... Но я обратился к своим тетрадям – прочел твои беседы с Федоном из Коринфа и с Харетом из Фив, где ты говорил (наизусть): «После смерти провидца народ, как нашкодивший ребенок, виня себя и каясь, выбьет на мраморе то, что вчера не хотел даже слушать...» И тогда из тетрадей я окончательно выяснил...
СОКРАТ (в ужасе). Из тетрадей?!
ПЕРВЫЙ. Да! Потому что в моих тетрадях звучит истинный голос Сократа. Там я записал его лучшие беседы. Там Сократ – великий, могучий и цельный.
