Иосиф Сталин. Гибель богов

Хотя положено лежать лицом к глазку надзирателя, я преспокойно повернулся к нему спиной и накрылся с головой (что тоже запрещено).

Но надзиратель не сделал мне замечания. Я понял: все выяснится скоро, может, уже завтра.

Утром повели к следователю. Между четвертым и пятым этажами тюрьмы находился проход в следственный корпус. Это была лестница, огороженная сеткой, чтоб никто не смог прыгнуть в свободу. Наконец меня вывели в наш лубянский коридор с ковровой дорожкой и множеством дверей, за которыми неустанно трудились следователи. Причем многие, прежде допрашивавшие в этих кабинетах, теперь доставлялись туда же в качестве подследственных. Они усаживались на те же стулья, где сидели их прежние жертвы, но за их собственными столами сидели новые инквизиторы. И инквизиторы вчерашние отправлялись по тому же маршруту, по которому сами отправляли своих жертв, – к стенке.

Вот о чем думал я, шагая по «нашему коридору».

Коридоры в нашем ведомстве бесконечные. И выводной, шедший сзади, командовал, куда поворачивать. В царских тюрьмах встреча арестантов, которых вели к следователю, была обычным делом, в тюрьме советской эти встречи исключались. Теперь нам запрещалось видеть друг друга. При Ягоде придумали предупредительный лязгающий звук (выводные били ключами по пряжке ремня). Тебя тотчас ставили лицом к стене или заводили в бокс – специальное углубление в стене, где ты пережидал, пока проведут встречного арестанта.

После очередного звяканья ключей, поставленный лицом к стенке, я услышал хриплое женское бормотание – это была грузинская речь. Обернувшись, я увидел… жену Нестора Лакобы – ту самую красавицу, которая была у Кобы на встрече Нового года… Лицо опухшее, в кровоподтеках, один глаз полузакрыт. Она что-то бессмысленно бубнила. Взгляд безумный.

(Потом узнал: от нее требовали подписать показания против расстрелянного мужа. Но она отвечала: «Не стану клеветать на его святую память». Тогда к ней в камеру привели сына-школьника и при ней его били. Предупредили, что убьют, если она не подпишет протокол. Она молча отвернулась. Умерла на допросе после очередной пытки, но ничего не подписала.)

Я смотрел на нее с ужасом. Но выводной почему-то не крикнул на меня. Предпочел не заметить. В нашем учреждении не бывает хороших и плохих, все исполняют приказы, и ничего не бывает случайным. Короче, я окончательно понял: это очередной привет от Кобы и участь моя скоро переменится.

Разгадка

Новый следователь оказался моим знакомым: это был сын покойного Свердлова – Андрей. Такой же невысокий, как отец, с маленьким лбом, «съеденным» волосами. Не просто вежливо, а необычайно приветливо поздоровался.

– Говорят, в коридоре засмотрелись… – (он так и сказал), – на гражданку Лакобу. Не мне вам объяснять, что пытки врагов народа разрешены. Поверьте, наши следователи – не звери и очень хотели обойтись с ней без них… Ее муж придумал присоединить нашу солнечную Абхазию к Турции. От вдовы многого не требовалось. Вдовья доля – только подтвердить. Ее просили – помоги Родине. Родине следует помогать всем, даже неправдой, не побоюсь таких слов. Не захотела. И видели, чем кончилось?

Я молчал.

– Я не хотел бы, – продолжал Свердлов, – чтобы у нас с вами возникали подобные конфликты, чтобы они зашли настолько далеко, что пришлось бы… корректировать вашу внешность… как старался делать мой грубый предшественник. Поэтому надеюсь на доверительные отношения…

– Если хотите отношений, сообщите сначала, где жена и дочь, – перебил я.

– Думаю, дома.

– Вы так не думаете! Не думаю и я, знающий закон о ЧСИР… – (членах семей изменников Родины). – Я слышал его содержание лично от моего старого друга, – и добавил не без удовольствия: – Я имею в виду товарища Сталина. Я хочу узнать о судьбе своих близких. И только потом буду отвечать на ваши вопросы.

Он не взбесился. Мило улыбнулся, ничего не ответил. Вызвал охранника, и меня отвели обратно в камеру. Начиналось главное.

Я ходил по камере и подводил итоги – начиная с ареста и притворных избиений и кончая этим «сладким» следователем… Что дальше? Будет знакомый разговор: «Помогите партии, нам нужно, чтоб вы оговорили себя и какого-нибудь имярек»? И настоящая пытка в случае отказа… Измученный, изувеченный – прежде чем сдаться, чтобы себя уважать, – подхвачу ли я эту идейную игру? И за всеми высокими рассуждениями идейного характера будет хохотать подлый бесенок обыкновенного страха. Страха за семью… Нет, хуже – страха за себя, потом уже за семью… Но для этого варианта меня давно следовало передать опытному костолому… Нет, здесь что-то другое!

На следующий день меня опять повели к Свердлову.

– Вам весточка от супруги.

Это была записка. Нанико писала: «Дорогой, любимый! У нас все в порядке. Сулико по тебе очень скучает. Живем теперь там же, в нашей квартире, и ждем не дождемся твоего возвращения!» И фотография: она вместе с Сулико дома.

Я оценил слово «теперь».

– Больше писать, к сожалению, не положено. Да вы не хуже моего знаете наши порядки. Надеюсь, их ожидания сбудутся, но это зависит от вас.

– От вас, Андрей Яковлевич, если быть точным.

– От нас, если быть совсем уж точным.

В это время охранник принес чай, печенье и вазочку с вареньем!

Я понял: сейчас все разъяснится.

– Чайку прошу, варенье домашнее – жена приготовила. Вы не сластена? Нет? Жаль. А вот Николай Иванович такой сластена. Вазочку всю опорожняет. Ставлю ему две…

Я уставился на него.

– Я имею в виду Николая Ивановича Бухарина. Умнейший человек. Очень помогает следствию. Причем, главное, совершенно искренне… Высокие цели следствия осознал. Такая умница. Такая голова. Мы с ним чаевничаем иногда по нескольку часов. Готовимся… точнее, готовим вместе огромный процесс. Поработаем, потом отдыхаем. Я ведь с его женушкой вместе рос. Он стихи мне свои читает. Но особенно хороши новые философские работы. С гордостью могу сказать: он их написал здесь, у нас.

Я машинально мешал ложечкой чай, начиная понимать. Он приятно улыбнулся.

– Николай Иванович жалуется, что ему одиноко в камере, – улыбнулся еще приятней. – Да и вам наверняка невесело одному… А если – к нему? Эх, получить бы мне такого соседа… Я сам готов в камеру поселиться, чтоб с ним быть рядом, да нельзя, не положено… Вы одно время были к нему прикреплены? – И холодно, жестко закончил: – Отчет будете писать ежедневно у меня в кабинете. Подробный отчет. Надеюсь, вам ясно, кто будет читателем вашего отчета?

И все встало на свои места. И разговор о Бухарине в присутствии Крупской. И арест. И демонстрация ада. Это было всего лишь подготовкой к продолжению роли стукача, но уже в тюремных условиях.

Конечно, я согласился…

Всю ночь я не спал. Думал. Ему мало было сломать и измучить Бухарчика. Кобе хотелось знать результат мучений. И еще он… скучал по нему… точнее, по его муке.

Утром меня перевели на пятый этаж к Бухарину.

Последняя любовь Бухарина

Это была просторная светлая камера с высоким потолком… В таких в эти окаянные дни могло содержаться до полусотни человек.

Огромное окно, закрытое на три четверти стальным намордником, с форточкой под небесами (ее вертухай открывал палкой).

В камере он был один. Сидел на койке, бритый, в хорошем костюме.

Он радостно узнал меня, даже закричал:

– Товарищ Фудзи!

Все это время несчастный продолжал писать письма Кобе. Безответные письма. И сейчас решил, что мой приход – долгожданный ответ мучителя. Зная мои отношения с Кобой, он не сомневался: Коба послал меня проверить его любовь.