жаловал дилетантов, поучающих специалистов. В культурной ситуации, в которой общедоступность считалась главным достоинством научной работы, это выглядело снобизмом.
Л. Е. Кертман был одним из тех людей, кто создавал особый стиль преподавания и изучения всеобщей истории: более свободный в выборе исторических сюжетов и персонажей, академический по тону, предъявляющий повышенные требования к исследователям по части знания иностранных языков и общей эрудиции, в конечном счете, менее идеологический.
Таким образом, в культурной ситуации, сложившейся в Молотовской госуниверситете в начале 1950-х гг., конфликт между обществоведами, с одной стороны, и Л. Е. Кертманом, с другой, был неизбежен и неустраним. В его основе лежали стилевые различия, более глубокие и непримиримые, нежели разногласия по историческим и даже политическим вопросам. Восстановление на преподавательской работе нельзя считать окончанием конфликта, но лишь завершением его наиболее драматического этапа. Пройдут годы, прежде чем университетская общественность признает за Л. Е. Кертманом право на собственный стиль. Правда, органично он будет чувствовать себя в иной среде: «...при любой возможности ученый вырывался в Москву, Ленинград, Томск и другие университетские и академические центры. Там наука вулканировала в формальных и еще более в неформальных дискуссиях, можно было пообщаться на равных с корифеями вроде М.В. Нечкиной, А. И. Некрича, А. 3. Манфреда, И. Д. Ковальченко и многих других»2.
