номенклатуры в той же степени, что и представители советской интеллигенции критиковали властные начинания: подвергали сомнению неуклюжие хозяйственные мероприятия, неодобрительно отзывались об административных перестройках, неуважительно называли первое лицо государства «Хрущем» или «кукурузником», скептически относились к вншнеполитическим инициативам, в общем, бранили все и вся. Вне зоны критики, однако, оставалось основание внутренней политики, ее непреложная черта. Я имею в виду прекращение террора. Только из самых глубин народной толщи иногда — очень редко — раздавались отдельные голоса, призывавшие власть железной рукой выкорчевать гнезда разложения, коррупции и обогащения, наказать, не оглядываясь на закон, зарвавшееся и обнаглевшее начальство, заставить его работать руками и отобрать привилегии. Советская номенклатура, выросшая в условиях террора, применявшая десятилетиями соответствующие управленческие практики, как будто по мановению волшебной палочки полностью и окончательно отказывается от своей традиции, более того, старается о ней забыть, или хотя бы вытеснить ее на периферию политического сознания. Слово «террор» обрастает новыми, сугубо отрицательными коннотациями, оно становится синонимом преступной политики, или, вернее, извращения политики карьеристами в фуражках с голубым околышем, заклейменных собирательным именем «бериевцы».
Происходит быстрое обновление публичного языка: его «омирщв-ление» и профессионализация.
