обладавшими инстинктом предугадывать подлинные намерения хозяев Кремля. Их выдающиеся способности плыть по течению не подлежат никакому сомнению. Сталинские министры, секретари и литераторы проявили их в полной мере во все последующие десятилетия. Все так, но это не отменяет вопрос. Почему они столь легко и быстро, по сравнению с иными методами отправления власти, отказались от террористических практик, освоили иной язык и, добавлю, обновили ценностные ориентации: изгнали из собственного обихода аскетизм во всех его проявлениях, признали для себя (а затем не сразу, с большой неохотой и для других) в качестве непреложного принципа право на закрытую от глаз посторонних комфортную частную жизнь?
Как правило, такие превращения возможны только в одном случае: если в предшествующую историческую эпоху под прежней культурной оболочкой уже созрели все основания для новых социальных практик. И задача историка состоит в том, чтобы обнаружить их в хитросплетении многочисленных и разнородных конфликтов, которыми так изобилует послевоенное семилетие. За торжественным, казалось бы, застывшим фасадом монументальной советской культуры сороковых годов открывается полное внутренней напряженности разнородное многоуровневое социальное пространство. Номенклатурные и интеллигентские кланы непрерывно борются между собой, вступая в жесточайшие схватки по причинам, которые с исторической дистанции
