мужу и жене и близким родственникам. У нас же формирование кафедр часто такое: где папаша — там и сын. Поехал ли хоть один сын научного работника, или сын профессора поработать на периферию в наше здравоохранение? Нет, не поехал! Все они остаются тут. Что это? Исключительный букет каких-то талантов? Нет, так в действительности не бывает». После него, чтобы сгладить впечатление от речи Щеголева, на трибуну пригласили несколько профессоров и историка партии, а затем снова предоставили слово Б. В. Парину. Ему пришлось в подробностях рассказать о последних разговорах с братом, сознаться в том, что он сначала не верил в его виновность, вновь — в еще более резких выражениях — от него отмежеваться; под градом враждебных реплик защитить свое право заботиться о племянниках («Я считаю, что ничего особенного нет, что я помогаю несовершеннолетним детям».), напомнить о сталинской максиме: «Сын за отца не отвечает», отклонить все упреки в низкопоклонстве перед Западом и высказать свое недоумение запоздалой и необъективной критикой в свой адрес: «Я не хочу сказать, что была
103
дана какая-то установка партийному собранию, но просто создалась легкая возможность к любой критике в мой адрес. Когда нужно было оратору привести какой-нибудь пример, многие указывали только профессора Парина В. В. И все недостатки, частью не заслуженные, относились ко мне. А я сейчас переживаю крайне тяжелое моральное состояние.
