— Эти? Одного зовут Эйнес, он два дня здесь пробыл. Его саданула ножом какая-то колдовская гадина. Тут такие дела творились!.. А второго по имени не знаю. Он барышню привел, дальнюю свою родню или невесту, я не понял. Она всю зиму здесь проживет.
Молчун оторвал взгляд от уходящих и нагнулся было за ведром, но Верзила первым подхватил тяжелую ношу, не переставая рассказывать новости:
— А вчера к нам знаешь какая радость заявилась? Бабка Гульда притащилась!.. Да не дергайся, ее сейчас здесь нет. Немного и не застал-то — в Замок Трех Ручьев подалась. Но обещала, что вернется и зазимует здесь. Говорит, лихоманка старая, что ей у нас нравится… Одна надежда, что по пути свалится в какой-нибудь овраг и свернет себе шею!
Глубокий, крутой овраг чуть ли не доверху был заметен палой листвой. Он представлял собой унылое и безрадостное зрелище. Мало кто залюбовался бы этим воплощением скучной и мокрой осени.
Однако крупная седая старуха в коричневом плаще, прервав свой путь, не сводила с оврага глаз. Она подошла к его краю так близко, словно хотела спрыгнуть вниз. Лицо ее было пристальным и строгим. Рука подняла посох — но тяжелая палка замерла, не коснувшись влажных бурых листьев.
— Вот оно как! — негромко, серьезно сказала Гульда. — Прячемся? Ну-ну…
Поправив капюшон плаща, женщина неспешно зашагала дальше. Она тяжело опиралась на посох, а мысли витали где-то далеко и были невеселыми.
За поворотом дороги ветер хлестнул старуху по лицу, но Гульда лишь тверже сжала губы. Нужно было что-то посерьезнее, чем порыв сырого ветра, чтобы отвлечь ее от размышлений. Например, двое верзил, шагнувших ей навстречу из зарослей боярышника.
— Здравствуй, бабуля! — бодро окликнул путницу смуглый косоглазый Бурьян. — Куда спешишь? Неужели ничем не порадуешь двоих бродяг?
За его плечом Горластый поудобнее перехватил дубинку и смерил старуху суровым взглядом.
В глазах Гульды вспыхнул огонек, но она ответила мирно, без обычной своей брани в адрес всего света:
— Ох, парни, вы и шутники! Была б я помоложе — порадовала б вас обоих, да и сама бы порадовалась! А так — какой вам интерес?
— Никакого интересу, — подтвердил разбойник. — Мы, бабуся, про другую радость говорим.
— Которая звенит, — сипло уточнил Горластый.
— Ох ты! — хлопнула себя по боку старуха. — До чего докатилась лесная братия — нищих на дороге останавливает! Это вас новая атаманша надоумила?
— Вообще-то своя голова есть…
— Одна на двоих, да? И как же эта ваша голова так умно скумекала, чтоб с бездомной старушки денег требовать? — Гульда гневным движением распахнула плащ. — Платье для вас снять, да? Кто из вас его первым примерять будет?
— Ты, бабка, не бушуй, ты ж у нас не зимняя вьюга! — хмыкнул Бурьян. — Про Гульду, знаешь ли, всякое говорят. Слыхал я, что есть у тебя захороночка — и не медью набита!
— А вы, парни, чужие глупости не слушайте, у вас своих глупостей — по самую завязку. Да будь у меня хоть горстка меди, разве шлялась бы я по лесным дорогам — бесприютная, голодная, холодная! — В причитаниях бабки звенели пронзительные профессиональные нотки. — Если б вы, парни, меня к костерку пригласили да обедом накормили, уж как бы я богов молила за вашу удачу!
— Насчет костерка — это мысль! — толкнул Горластый приятеля в бок.
— Во-во, — с ходу поймал его идею Бурьян. — Сейчас найдем местечко посуше, разведем огонек, потолкуем о твоей захоронке.
— И на том огоньке, как я понимаю, будет жариться не оленья нога для одинокой старушки? — неожиданно тихо и печально спросила Гульда.
— Нога-то будет жариться, — надтреснуто захихикал Горластый, — только не оленья!
Гульда бросила на него взгляд — и разбойник поперхнулся, попятился. На лице старухи вдруг полыхнули молодые яростные глаза — и почудилось оробевшему парню, что стоит перед ним гневная красавица, в чьей власти карать или миловать его, ничтожного…
Это продолжалось лишь мгновение. Старуха потупилась и смиренно сказала:
— Ваша взяла, парни. Давайте пропустим скучные беседы у огонька. Так и быть… припрятано у меня кое-что.
— Умные слова богам в радость! — восхитился Горластый, а его дружок подозрительно покосился на вредную старуху: что-то быстро она сдалась! Бурьян сощурил свои косые глаза и угрожающе протянул:
— Ты, бочка гнилая, не вздумай нас морочить! А то скажешь, что денежки твои зарыты за Рудным кряжем или в Смрадном болоте!
Ох, милые, годы мои не те — по болотам скакать! Еще прихватит спинушку больную, а помочь-то в глухомани будет и некому, кроме рыси с дерева да волка из-под куста! — Бабка оборвала причитания и деловито сообщила: — Повезло вам, бродяги! Совсем рядом мой тайничок — за поворотом, в овраге. Только не очень-то облизывайтесь: ничего там особенного нет. Так, мелочишка на черный день.
— Черный день как раз и настал, — заверил ее Бурьян. — Но если ты, колода трухлявая, вздумала брехать… сама соображай, что с тобой будет!
— Соображаю, касатик, соображаю, я с детства ужас до чего сообразительная!
В этом разбойникам довелось убедиться очень быстро — вскоре после того, как встали они на краю оврага, вглядываясь в побуревшую листву.
— Что ж ты у обочины деньги прятала?
— Я же говорила: в глухомань не забираюсь. Годы мои не те…
— Эх, лопаты нет! — огорчился Горластый.
— И не надо, — предупредительно сказала бабка. — Там из земли корень вылез, так я под него маленькую такую шкатулочку запрятала. А чтоб лопатой махать…
— Слыхали уже, годы твои не те! Бурьян, повороши листву, а я за бабулей пригляжу.
— Пригляди, — кивнул Бурьян, — а то, может, по кустам сигать у нее годы как раз те…
Он спрыгнул вниз, уйдя по колено в рыхлую, не слежавшуюся еще листву. Тихо выругался: надо было хоть палку взять! Нагнулся, загреб охапку сырых листьев — и замер.
Листва взбугрилась, приподнялась шатром. Из нее, как жуткий гриб, выросла чешуйчатая голова со свирепыми красными глазками.
Несколько мгновений царило молчание.
А затем, яростно разметав листву, перед парнем поднялся на задние лапы ящер. Он был грозен и страшен, по темной чешуе струились сизые разводы, из распахнутой пасти хлынул хриплый рык.
— Ма-а-ама! — впервые за двадцать шесть лет завопил разбойник.
Он не вскарабкался по глинистому откосу — взмыл, взлетел! Опомнился лишь на ветке придорожного дуба — и совсем не удивился, увидев на соседней ветке Горластого.
Внизу возился ящер — шипел, хрипел, рычал, царапал кору, но на дерево, хвала Безликим, не лез.
Разбойники вцепились в жесткую кору и мысленно воссылали Безымянным клятвы, что будут отныне вести жизнь праведную и безгрешную.
Впрочем, срок таким клятвам — до первого облегченного вздоха. Бурьян и Горластый сразу забыли о своем духовном перерождении, как только увидели, что монстр опустился на четыре лапы и заскользил краем оврага прочь. За ним следовал второй ящер, поменьше, угольно-черный.
— А бабка куда делась? — нарушил молчание Бурьян. Голос его звучал так же сипло и надтреснуто, как у его приятеля.
— В ящера превратилась. Их же двое было!
— А я вроде видел — на небо улетела.
— А видел, так чего спрашиваешь? Ну, размазала она нас! Ну, стерва старая!
— Думаешь, уползли чудища? Можно спускаться?
— В кустах небось сидят, поджидают…
— Ах, поджидают? Плохо они знают лихую лесную братию! Мы еще посмотрим, кто кого… — Бурьян
