— Без оружия? Жалкий глупец! Ты видел когда-нибудь «прыгающий цветок»? Ну, так это будет последним, что ты увидишь!
Арби уже спустился со склона. Он четко разглядел и изменившуюся рожу стражника, и разбойницу, летящим движением подавшуюся вперед, и грозный взмах ее белой руки…
Верзила-стражник коротко вскрикнул, вскинул руки к груди чуть пониже горла и рухнул, как под ударом топора.
Ксуури не торопясь вышла на берег, без особого интереса глянула в лицо лежащего неподвижно мужчины и обернулась к Арби:
— Здравствуй! Я помню тебя, певец. Далеко ты забрел от постоялого двора, успеешь ли вернуться до грозы?.. Кстати, будь любезен сойти с моей рубахи.
Арби перевел ошалелые глаза себе под ноги — действительно, он стоял на аккуратно сложенной одежде. Он шагнул назад, и ксуури неспешно начала одеваться.
Певец тупо глядел, как скрывается под грубой тканью тело, которое только что казалось ему воплощением высшей красоты. Сейчас он не испытывал ни восторга, ни желания. Его смятенный ум пытался решить загадку.
Нагая женщина, стоявшая по колено в озере. Узкие ладошки, зачерпывавшие темную воду… Ну, негде ей было спрятать оружие, негде! Даже эту мелкую наррабанскую штучку — стальной кружок с зазубренными краями!
— Так у тебя был «прыгающий цветок»? — бухнул Арби напрямик.
— У меня? — хрустально засмеялась Уанаи. — Чудак, кто же купается с оружием?
— Но тогда как же?.. — Арби склонился над телом стражника. Из-под пальцев, все еще прижатых к груди, не сочилось ни капли крови.
— Не ранен он, не ранен, — проследила его взгляд разбойница.
— Но почему же он умер?
Женщина была уже одета. Она бросила беглый взгляд на свое отражение (неужели даже этим ледяным ксуури не чуждо кокетство?).
— Я поверила, что у меня есть оружие, — не без удовольствия объяснила Уанаи. — И он поверил, что у меня есть оружие. Разумеется, ему осталось только умереть.
— Поверил? И все? И от этого — умер?!
— Конечно. Видишь, я выдаю тебе суть того, что называют «колдовством ксуури». — Женщина звонко рассмеялась. — Попробуй сам. Главное — поверить во что-то и заставить поверить других… А теперь прощай, мне пора.
— Постой! — воскликнул сбитый с толку Арби. — А как же… этот? — Он глянул на труп стражника, словно опасался, что после слов ксуури тот передумает умирать.
— Этот? — удивилась женщина. — Кому он нужен, кроме волков? — Она заметила отвращение на лице поэта. — Ах да, я забыла: ваши обычаи, погребальный костер! Ну займись этим, если хочешь… Постой, лучше пришлю своих парней. Пусть сложат костер для стражника, убитого атаманшей. Это пойдет им на пользу, впредь будут почтительнее.
— Ну нет, со мной такие шутки не пройдут! — рычал Фержен. — У меня под рукой четверо отчаянных парней. Этот Зарлек у нас в окно вылетит! Вот свистну своим ребятам…
— Погоди свистеть! — Хладнокровие Кринаша щитом поднялось на пути у ярости Фержена. — Зарлек сюда не пешком пришел. У него тоже парни под рукой, пьяные и злые, как тролли.
— Плевать! Его команда против моей!
— Плохо считать умеешь, капитан. Думаешь, позволю буянить в «Посохе чародея»? Сам против тебя встану — а уж в драке я покрепче любого матроса. Да Верзила с оглоблей, да Молчун в стороне не останется, да моя Дагерта возьмется за ухват. Тебя никогда баба ухватом не била?
Фержен озадаченно замолчал. Он не был испуган, но нелепость нарисованной хозяином картины заставила его призадуматься.
— В жизни всякое бывает, — гнул Кринаш свою линию. — Если вам с госпожой на роду написано вместе быть, так и Безликие вас не разведут. А мордобой — дело поганое. Ступай-ка ты, капитан, на «Шуструю красотку» — на время, чтоб все успокоилось.
Фержен уступил, но не сдался. Он согласился не громить постоялый двор и даже обещал некоторое время побыть на борту своего судна, но почти сразу после этого разговора пойман был на том, что уговаривал Камышинку передать Науфине записку.
Кринаш отчитал несчастного влюбленного за нарушение мирного соглашения, а растроганную, опечаленную девушку увел в сарайчик за домом и усадил на пару с Молчуном плести тростниковые циновки. Хозяин давно перестал церемониться с гостьей, обращался с ней, словно со своей старшей дочерью: просто, ласково и властно… Молчун ровно обрубал ножом стебли, а девушка плела циновки. Но работа не отвлекала ее от грустных дум.
— Это несправедливо! — жаловалась она. — Фержен… на него смотреть больно! Они столько лет любили друг друга, наконец встретились — а их разлучают. Бедная Науфина!
Ее «собеседник» деловито возился с сухими стеблями. Лицо было каменным, без тени сочувствия.
Окажись тут Верзила, который давно научился понимать, что думает и чувствует Молчун, он мог бы объяснить девушке, что его приятель с опаской и недоверием относится к женщинам, старается держаться от них подальше — и ситуацию, в которую попал Фержен, вряд ли расценивает как трагедию.
Впрочем, ничего Верзила не стал бы разъяснять заезжей барышне. Какое ей дело до мнения раба с постоялого двора!
А барышня продолжала — больше для себя, чем для Молчуна:
— Чего бы я только не сделала, чтоб им помочь! Это же просто невозможно — сидеть тут и плести эти дурацкие циновки, когда рядом мучаются два человека!
По губам Молчуна скользнула презрительная улыбка, он поспешил отвернуться.
— Но я же ничего не могу сделать! Не могу даже сказать Фержену, что я на его стороне. Если сунусь на причал, Кринаш меня сразу углядит. А что-то сделать так хочется! Вот если бы я была не одна… если бы…
Она запнулась. До сих пор Камышинка изливала переживания в пустоту, почти не думая о «собеседнике». А сейчас словно вдруг увидела склоненное над работой лицо, повернутую к ней скулу и завитки темных с проседью волос (откуда у него проседь, ему же и тридцати, наверное, нет?).
— Молчун, — заискивающе начала девушка, — а ты бы не хотел помочь двум хорошим людям?
Раб резко ударил ножом по стеблю. Он даже не повернул головы — словно был не только немым, но и глухим.
— Молчун, пожалуйста! Знаешь, какой была Науфина, когда спустилась к обеду? Говорит о пустяках — а сама светится таким ровным, мягким светом. Это потому, что Фержен рядом был… Фержен на нее смотрел…
Нож вновь поднялся, ударил, снес разлохмаченную верхушку стебля.
— Я почти придумала… Понимаешь, за обедом Ауриви хвасталась, что хорошо знает наррабанский язык и обычаи. А рабыня, которая караулит Науфину, она из Наррабана! Обе хозяйки смеялись, какая она суеверная, случаи разные рассказывали… Ну, Молчун, прошу тебя! Ну хотя бы сходить на корабль, передать весточку Фержену…
Молчун отложил нож. Обернулся к барышне. Твердо, дерзко глянул в молящие глаза. И решительно покачал головой. В этом жесте был не только отказ, но и насмешка.
Камышинка в отчаянии закусила губу. Внезапно ее лицо просветлело:
— А если… если так?
Она подняла до локтя широкий рукав и сорвала с руки браслет — серебряный вьюнок с мелкими чеканными листьями:
— Вот! У меня здесь больше ничего нет, даже деньги Опекун оставил не мне, а Кринашу. Но это ценная вещь.
На тонком, выразительном лице Молчуна мелькнуло смятение. Он перевел взгляд с пылающего
