Я ругался, весь дом бросил на поиски, и мы нашли их — они были воткнуты острием в щель, а на них висело полотенце. Рассвирепев, я стал выяснять, кто это сделал, но мои домашние клялись, что никто к ножницам не прикасался.
Я подумал, что это, может быть, одна из моих дочерей захотела так пошутить, и стал внимательно следить за всеми ними, делая вид, что поглощен работой… Но нет… А когда клиент выходил после примерки, коробки с лентами сами падали ему на голову. Мою мастерскую стали обходить стороной. Дела шли все хуже. По всему кварталу пошли разговоры о том, что у меня в доме «шалит». В лунные ночи швейная машинка крутилась сама, гремела жестяная банка, перекатывался наперсток. Клянусь, что это проказничали не мыши! Все устраивало именно «оно».
Когда во дворе прокладывали трубы и разрыли щебень, рабочие нашли какие-то кости. Видимо, человеческие… Как велит индийский обычай, кости выбросили в реку. Но несколько костей вместе с мусором подложили мне под порог — это уж точно! Оттуда «это» и пошло…
Я мусульманин. Поэтому позвал муллу.
Мулла, приглашенный мной, обладал истинным благочестием. Он снял туфли и преклонил колени на коврике. Мы сидели молча, а на улице росла толпа зевак. Казалось, что мулла заснул, его толстые губы приоткрылись, с них стекала струйка слюны. На глаза ему садились мухи, а он не шевелился… Из-под приоткрытых век поблескивали белки глаз, закатившиеся, как у мертвеца. Стало так тихо, что я различал далекие шумы, велосипедные звонки, гудки рикш…
Вдруг мулла начал что-то бормотать. Я внимательно прислушивался. Закатив глаза, он медленно поворачивал голову и разговаривал с тем, что тут бегало. А «оно» кружилось по комнате, явно обеспокоенное, шелестя то в одном углу, то в другом.
«Садись сюда», — приказал «ему» мулла.
Все мы услышали, как затрещала опрокинутая кверху дном корзина. На нее что-то село.
Мулла, наклонив голову, грозил пальцем, отчитывал кого-то. Он говорил все быстрее и быстрее, мы уже не различали слов. Гнев муллы как бы угасал. Он тяжело дышал, облизывал губы, его щеки обвисли.
Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя.
Наконец он сказал мне: «Если хочешь от нее избавиться, то ты должен сделать ей куклу. Самую красивую, какую только можешь». — «А чем тут поможет кукла?» — застонал я. «Поможет, поможет… Та маленькая индуска как раз бежала за куклой. Она вырвалась у матери и побежала. Но ее догнали и убили. Пока она лежала в земле под щебнем рядом с куклой, у вас в доме было спокойно. Когда же начали рыть канаву, то ее кости разбросали, а истлевшую куклу засыпали. Но дух малышки остался, он беспокоится… Ему хочется поиграть. Сделай же ему куклу».
До поздней ночи моя жена пришивала блестки на платье куклы, а дочери украшали маленькое сари лентами. Перед полуночью мы повесили куклу над дверью. И в мастерской воцарился покой.
Хотите верьте, хотите нет, но все мы видели, как «оно» играло с куклой. Ветра совсем не было, а кукла подпрыгивала, шевелилась, как будто ее трогали, и вертелась словно в танце. Поглядеть на это приходили не только соседи, но и люди из других кварталов и даже со всего Дели. Так продолжалось несколько дней.
Куклу кто-то потом украл ночью. А «оно» ушло за куклой. Теперь все спокойно…»
В своей книге польский этнограф В. Жукровский рассказывает и другую странную историю:
'В течение нескольких дней перед домом нашего соседа в Дели, богатого индийца, лежал какой-то человек… Лежал долго. Над ним поднимался красный транспарант, укрепленный на двух бамбуковых палках, а рядом все время сидели на корточках какие-то оборванцы в тюрбанах, они перешептывались или играли в карты.
— Что он там делает? — спросил я у моего гуру, что в переводе означает 'учитель', — у моего сопровождающего, местного гида. — Что ему нужно?
— Ничего особенного. Просто он умирает с голоду. Он демонстрирует. На транспаранте написано: 'Господин Нараин не заплатил мне за работу!'
— И что же? Ему позволят умереть?
— Дорогой мой, в конце концов, это его тело и его желание. Он волен делать с собой все, что захочет. Хозяин не платит ему денег. Он угрожает хозяину своей смертью, желая тем самым ускорить выплату. Такое у нас случается часто…
Человек не так-то легко умирает — лишь на шестой день умирающего не оказалось на тротуаре.
— Минуту назад его забрали, — доверительно сообщил мне мой повар. — Со всей улицы сбежались слуги и кричали перед домом: 'Ты убил человека! Тут живет убийца!' Но Нараин — богач, ему на эти крики наплевать.
— Теперь-то уж все кончено, — сказал я.
— Э-э нет, господин. Теперь только начинается…
Я вопросительно посмотрел на своего повара.
— Он вернется сюда, — пояснил тот. — Он умер с мыслью о мести.
…Через несколько дней началась беготня в доме Нараина, появились мотоциклисты из полицейского участка.
— Что случилось? — спросил я у повара. — Воры?
— Нет. 'Он' уже там и мстит, уничтожая вещи.
— Кто 'он'?
— Да тот умерший слуга. Он летает по дому, как маленький язычок пламени. Огненной пчелой пробирается сквозь замочные скважины в шкафы и поджигает платья. Почувствовав запах гари, люди бегают по всему дому, принюхиваясь, и как только откроют чемодан или сундук, оттуда бьет пламя… У них уже побывала полиция. Допросили всех слуг, приказали выйти во двор даже членам семьи Нараина. И вот, уже при полиции, когда дом охранялся, загорелось сразу в четырех местах. Господин Нараин теперь жалеет, что не заплатил этому уборщику, и велел привести вдову покойного… Но теперь от духа не так-то просто откупиться.
Через живую изгородь, разделявшую сады, я увидел, как к двухколесной коляске, в которую был впряжен серый пони, женщины несли целые охапки покрывал, шалей и радужных шелковых сари. В страхе перед местью духа, от которого нельзя было укрыться в доме, они пытались увезти добро к родным или знакомым. Вдруг я заметил в ярком солнечном свете тоненькую струйку дыма, показавшуюся из тюка. Лошадь, почуяв запах тлеющего тряпья, начала нервно бить копытом, по ее коротко подстриженной гриве пробегала дрожь.
Женщина сбросила тюк и, помогая себе зубами, стала развязывать узел. Она судорожно рылась в вещах, разбрасывая прямо по газону пурпурные и синие сари, и, всхлипывая, ударами гасила огонь. Когда она развернула прошитую золотыми нитками ткань, мы увидели дыры величиной с кулак.
— Что за черт! — воскликнул я, не веря собственным глазам.
— Летающий огонь, — спокойно объяснил мне индиец, словно все происходившее было самым обычным делом. — 'Он' взял горсть углей из костра, на котором сожгли его труп, и разбрасывает их теперь по всему дому, чтобы насолить хозяевам.
— Дух — это понятие, а куски тлеющего дерева — материя…
— 'Он' и взял понятие — душу огня. 'Он' хотел навредить им, и его ненависть делает с понятием огня то же, что линза с солнечным лучом. И вот у них в доме все горит…
Три дня у соседей не прекращались суматоха, плач, крики. Три дня не давал им покоя летающий огонек. И только когда вдове вернули причитавшиеся ей деньги и сделали щедрые подарки, все прекратилось'.
И еще одна история, рассказанная В. Жукровским со слов очень уважаемого человека, известного в Индии ученого, профессора Делийского университета. То, о чем рассказал этнографу профессор, случилось давно — в годы его молодости, сразу после окончания им университета. В тот день молодой человек получил первый в его жизни заработок — сто рупий. Положив деньги в карман, он отправился на прогулку за город. Вышел на берег реки, где и присел на камешек.
'Солнце зашло, — вспоминает профессор, — на небе полыхали красные отсветы заката, и река текла передо мной сияющей лентой. Я дышал полной грудью. Мысли теплились где-то на краю сознания, это
