Вернувшись, обитатели казармы обычно хвастали своими “мужскими” подвигами. Здесь это выглядело ещё циничнее, чем когда-то в рассказах Иссумбоси, Момотаро и остальных, чьи имена теперь среди тех, кому поклоняются в храме Ясукуни. Их души там, в вышине, ищут его душу. И не находят…
Взволнованный подобными мыслями, Эдано выходил на свежий воздух и долго курил, пока не начинал дрожать от холода.
Ни с кем из новых сослуживцев близко Эдано не сошелся. Савада держался в стороне, чтобы не обнаружить своей дружбы с пилотом.
Пожалуй, самым симпатичным казался пилот Адзума. Казарма ещё не выбила у Адзумы человеческих качеств. Он был способен думать не только о полетах, жратве, отдыхе и солдатских борделях. Оказывается, бывший студент писал стихи. Эдано догадался об этом по разговору с Нагано, неудачно острившим, что певчие птахи не способны стать коршунами.
Однажды вечером Эдано, выйдя из казармы, увидел одиноко стоящего Адзуму.
— Послушай! — неожиданно для себя обратился он к Адзуме. — Ты действительно пишешь стихи?
— Да. Но они так плохи… Пишу для себя. Как Нагано об этом дознался — ума не приложу. Мне кажется… — понизил голос Адзума, — по-моему, он рылся в моих вещах. Может добраться и до ваших.
— Пусть! Голому нечего терять! Прочти мне что-нибудь. Что самому нравится.
— Хорошо, — согласился Адзума. — Слушайте!
Коль печень съешь врага –
Сырую, с теплой кровью,
То, чуждый жалости,
Ты покоришь весь свет!
Эдано удивленно посмотрел на Адэуму, плюнул и молча пошел прочь от него. Тот растерялся… Потом бросился следом за Эдано и схватил за локоть.
— Простите, командир! Я неудачно пошутил. Это стихотворение я недавно прочел в журнале.
— Хороши шутки, — недовольно проворчал Эдано. — “Покоришь весь свет”. Чепуха какая!
— Ещё раз великодушно простите меня, командир. Я понимаю, такие танка[19] годятся только для Нагано и подобных ему. Вам я прочитаю свои стихи.
Адзума поднял голову и точно про себя начал:
— Хорошо! — тихо отозвался Эдано. — Ещё, пожалуйста!
Вдруг незаметно для меня
С крупинками песка слеза скатилась…
Какой тяжелой сделалась слеза!
Наш поцелуй был так долог!..
Наш поцелуй прощальный был так дорог!..
На улице, среди глубокой ночи…
Адзума прочел ещё несколько строф и замолк. Стихи его прозвучали для Эдано как музыка. Перед ним возникло бледное лицо Намико в ту памятную ночь. “Как она там, как дед?” — подумал он и тут же отогнал от себя эту мысль. Он старался не думать о любимых и близких… Они далеко… Зачем растравлять сердце!
“Наш поцелуй прощальный был так долог”, — повторил он про себя и, улыбнувшись, посмотрел на Адзуму, который с тревогой ожидал, что скажет ему Эдано.
— Ты настоящий поэт! — Ичиро положил руку на плечо Адзумы. — И, наверное, влюбленный. У тебя есть невеста?
— Да, командир. Она тоже студентка, в Токио. Если бы не война… А поэтом, признаюсь, мечтал стать. Но какая поэзия во время войны?
— А ты пишешь о войне?
— Видите ли… — смутился Адзума. — Конечно, настоящий поэт пишет обо всём, что чувствует и видит… У меня было одно стихотворение о войне, — усмехнулся он. — Его даже напечатали в газете. Но тогда я войну представлял себе иначе: как парад, что ли. Совсем молод был тогда. Ну, а теперь…
— Ладно, ладно, — шутливо сказал Эдано. — Все равно читай.
Адзума выпрямился, и голос его наполнился тоской:
Адзума умолк и внимательно посмотрел на Эдано:
— Вы понимаете, командир, что этих стихов я не записывал.
— Понятно…
— А вы слышали, командир, стихи Есано Акико?
— Нет, мне не до поэзии было. У нас в училище поэзия не в чести. А ты будешь настоящим поэтом, — повторил он и добавил: — Если останешься жив.
Погасив сигареты, они вернулись в казарму.
…Эдано тосковал в одиночестве. В детстве и юности наиболее близок ему был Иссумбоси — верный и бескорыстный друг. Он погиб… В его жизни появилась Намико… Их короткая, как вспышка огня, любовь… Только теперь он понял, что она ему предана с детских лет… Механик Савада… Многое их связывает, но его дружба с механиком — это дружба разных по возрасту людей. Здесь, в Маньчжурии, Савада позволял себе быть откровенным с летчиком только без свидетелей. Механик недавно получил письмо с родины и из невымаранных цензурой строк узнал немало печального. Это его окончательно озлобило, и Эдано, опасаясь чужих ушей, вынужден был запретить механику разговаривать на подобные темы. Савада обиделся и замолчал надолго. Иногда, впрочем, он не выдерживал и сообщал короткими фразами новости — одну безрадостнее другой:
— Наших разгромили на Иводзиме и Сайпане!
— Амеко высадились на Окинаве!
— В Бирме всё закончилось…
Наконец взволнованно и горячо:
— Русские штурмом взяли Берлин. Германия капитулировала! Понимаешь? Ну, брат, кажется, дело идет к концу. Только каков он будет, конец?
…По-разному восприняли капитуляцию Германии в авиаотряде.
Полковник Такахаси от огорчения напился до безобразия. Подполковник Коно, рассудку вопреки, продолжал твердить, что только победа над русскими может исправить положение. Капитан Уэда
