корабль почти незаметно стал отдаляться от причала.
Сотни рук взметнулись в прощальном привете. Кто-то размахивал красным флагом. Сотни возгласов слились в общий гул, который всё нарастал, креп и постепенно перешел в мелодию полюбившейся всем репатриантам русской “'Катюши”.
Они стояли на палубе до тех пор, пока край русской земли не превратился в узкую, едва приметную полоску.
* * *
Бывшие офицеры сразу же вспомнили о своём привилегированном положении, когда им отвели места в кубрике. Едва “Сидзу-мару” отплыл от советских берегов, как в кубрик пришел второй помощник капитана — сухощавый, с явно военной выправкой мужчина. Весело улыбаясь, он поздравил всех с избавлением от “красного плена” и началом благополучного возвращения на родину. Вслед за ним матрос внёс корзинку с бутылками сакэ и закуской. Выложив всё это на стол и расставив чашечки, матрос бесшумно удалился.
За выпивкой все быстро перезнакомились, и настроение резко поднялось. Помощник капитана вежливо, но настойчиво знакомился со всеми, выспрашивал, кто в каком лагере находился, что видел, каковы настроения репатриантов.
По характеру вопросов капитан Уэда понял, что второй помощник капитана — разведчик. Его радостное настроение сразу погасло, и он замкнулся, отодвинув в сторону недопитое сакэ. Поняли это и остальные. Одни, как и Уэда, примолкли, другие явно обрадовались, щеголяя друг перед другом своей осведомленностью и даже актами явного саботажа и диверсий, которые они совершили в лагерях. “Неужели и у нас в батальоне творилось такое?” — стал припоминать Уэда, хмуро слушая очередную похвальбу одного из подвыпивших офицеров.
В разгар выпивки в дверях кубрика показался Хомма с вещевым мешкам в руках. Все замолкли, с любопытством поглядывая на пришельца. Лица некоторых офицеров начали наливаться злобой. Как посмел этот унтер-офицер без разрешения войти в помещение, где сидят они, господа офицеры? Он, наверное, забыл, что находится теперь не в лагере с их русскими порядками, при которых солдаты совсем обнаглели.
Хомма понимал это и стоял, выдерживая паузу для пущего эффекта. Ещё час назад он чувствовал себя иначе. Сколько времени он жил в состоянии страха и отчаянно трусил вплоть до того момента, когда ступил на палубу “Сидзу-мару”. В первые минуты он даже здесь всё ещё не верил, что избежал опасности разоблачения. И только когда корабль отчалил от пирса, он понял: все страхи остались там, на берегу. Настроение его резко изменилось, словно с плеч свалилась непомерная тяжесть, заставлявшая его пригибаться к земле, бояться каждого лишнего слова, любопытного вопроса, вздрагивать при каждом обращении к нему русского офицера. Ему захотелось громко крикнуть на весь корабль о том, какой он ловкий, как провел всех, заявить, кто он такой, и потребовать восхищения своей хитростью.
Но вокруг него, на палубе, были только те, кто ещё не успокоился от шумного прощания с русским берегом, с советскими людьми. Заметив Саваду и Эдано, он злорадно подумал: “Скоро я с вами рассчитаюсь. Вы узнаете, кто я такой”. Успокоившись, он обратил внимание, что никого из офицеров на палубе нет, и, узнав, что им отвели кубрик, решительно направился туда.
Теперь он, стоя в дверях, довольно оглядел подвыпившую компанию и небрежно забросил вещмешок на нары.
— Вы меня ищите, Хомма-сан? — недоуменно спросил Уэда.
— Нет, — небрежно ответил он, — в вас я больше не нуждаюсь.
— Кто это? — опросил у Уэды помощник капитана.
— Унтер-офицер Хомма. В нашем батальоне он был…
— Ошибаетесь, капитан, — высокомерно прервал его Хомма. — Разрешите представиться: поручик Тарада. Выполнял в плену особое задание командования. И не напрасно! — похлопал он себя по карману жилета.
Тарада не мог признаться, что в его кармане имеется только список тех, кто, по его мнению, изменил верноподданническим чувствам, долгу воина императорской армии.
Но ведь можно и присочинить кое-что, чтобы его заслуги выглядели более внушительно.
— Садитесь, Тарада-сан, — оживился помощник капитана. — Мы рады вас видеть и поздравить с успешным исполнением вашего долга. Рад познакомиться. Вот, для начала выпейте, закусите.
Тарада бесцеремонно уселся за стол и залпом выпил несколько чашечек сакэ. Все продолжали молчать, с любопытством поглядывая на Тараду.
Помощник капитана, немного обождав, осторожно заговорил:
— Ещё раз поздравляю вас, поручик. Теперь вы на территории нашей страны, ибо, где бы ни был “Сидзу-мару”, наш корабль — неотъемлемая часть нашей прекрасной родины. Здесь собрались верноподданные его величества, и если бы вы были любезны рассказать нам о своих подвигах…
— Вот как? — иронически переспросил Тарада. — Не выйдет, милейший. Лучше ещё достаньте сакэ. Плачу я. У моего отца поместье, и я его наследник. Понятно? До дна! — поднял он чашечку с сакэ.
* * *
В трюме душно, и Эдано предпочитал отсиживаться на палубе. “Сидзу-мару” казался черепахой, беспомощно болтающейся среди моря. На третий день пути над судном с ревом пронеслись два американских самолета. Казалось, они зацепят мачты корабля.
Самолеты сделали ещё один заход и удалились в сторону Хоккайдо. На Эдано повеяло чем-то чужим, неприятным.
Утром они увидят берега Японии. Разве можно уснуть этой ночью? Эдано видел, что не только он, многие не могут сомкнуть глаз. Рядом, вздыхая, ворочался Савада.
Эдано обулся и вышел на палубу. Ночь была по-южному темной. Луна чуть просвечивала сквозь проносившиеся в небе облака. Море тихо вздыхало, и шум корабельной машины разносился далеко. Отличительные огни бросали скупые оранжевые пятна на надстройки. Корабль шел, ничего на этот раз не опасаясь, но он был очень стар и плохо приспособлен для перевозки людей.
Эдано перешел на корму и присел на бухту каната.
Хотелось побыть одному, и он обрадовался, что здесь нет никого, кто мог бы нарушить его одиночество.
Он задумался и услышал шаги подходившего человека только тогда, когда тот оказался рядом. Резко пахнуло запахом спиртного.
Человек остановился и сказал с неожиданной ненавистью и злобой:
— А, это ты, красный камикадзе!
Эдано вскочил и всмотрелся.
— Хомма?!
— Ха, Хомма!.. Теперь я снова поручик Тарада Санэтака!
— Тарада? — растеряно произнес Эдано.
— Да, Тарада. Сын Тарады, у которого ты, голодранец, был в гостях. Мне написали. Значит, ты был камикадзе, а потом стал подлизываться к коммунистам?
— Замолчи!
— Нет, теперь я, поручик Тарада, заставлю тебя замолчать. Это я приказал пристукнуть тебя кирпичом. Это я помог схватить твоего отца-коммуниста. Я своими руками прикончил твоего дружка Адзуму. А завтра, завтра мы расправимся со всеми вами. Все вы у меня здесь! — хлопнул он себя рукой по карману кителя.
Эдано, тяжело дыша, слушал похвальбу пьяного Тарады.
Гнев, жгучий, требующий немедленного действия гнев, душил его, туманил рассудок. В голове мелькали обрывки мыслей: “Отца… Меня… Адзуму… Всех… Я поклялся за Адзуму…” Он схватил поручика за горло, притянул к себе и сжал пальцы.
Из темноты вынырнул Савада.
— Эдано!.. — Поняв, в чем дело, он проворив сунул в рот Тарады какую-то тряпку и схватил его за ноги.
Тело Тарады неслышно скользнуло в воду.
