Немного освежившись, Савада достал бутылку и выпил теплой воды. Море показалось ему тоскливым и неприветливым, а скрип корпуса судна тревожным, ненадежным. Так рваться домой из плена — и для чего? Лучше бы ещё на год задержаться в России, чем торчать сейчас на этом кораблике, на котором согласились плыть только отчаявшиеся вроде него.
Воспоминание о русском плене вызвало в памяти образ Эдано. Где ты, друг? Счастлив ли? Как сложилась твоя жизнь, нашел ли ты своих близких? Удастся ли с тобой встретиться?.. Где там! Друг живет около Кобэ, далеко отсюда. Да что Эдано! Вот сам он вернется из плавания и, может быть, не увидит старого Кодаму с внуком, хотя будет в Номуре через несколько дней. Может и сам не вернуться. Вряд ли бот выдержит, если попадет в шторм.
Заметив недовольный взгляд сэндо[37], Савада юркнул в люк к мотору.
Ветер неотступно давил тугими ладонями на дощатую стенку хижины, словно стараясь прижать её к высокому обрыву. Холодные струйки просачивались в единственную комнатушку, остужая потертые циновки. Тусклый свет керосинового фонаря устал бороться со сгущающейся темнотой.
Старый Кодама плотнее запахнул куртку, подоткнул одеяло, укрывавшее внука, и придвинул к нему горшок с тлеющими углями — единственный очаг в лачуге.
— Может, кипятку согреть? — участливо спросил он…
— Нет, дедушка, не хочу, — чуть слышно прошелестели губы внука.
Старик посмотрел на его исхудавшее лицо, ещё раз пробежал руками вдоль одеяла и застыл, уставясь на тусклый огонек фонаря.
«Угасает мой род, угасает, еле теплится, как этот огонек», — горестно размышлял старик. Семья Кодамы испокон веков жила в этой рыбацкой деревушке, облик которой сложился много десятилетий назад, и время не изменило его. Сколоченные из досок домики, словно ракушки, нанизанные на нитку, тянулись вдоль крутого обрывистого берега. И, как ракушки, они похожи друг на друга: эти — чуть меньше, те — чуть больше. Только один дом выделялся из общей массы, словно богач с родовыми гербами на одежде среди рыбаков, одетых в просоленные куртки. Это дом Сибано, хозяина всей деревушки. Это ему принадлежат все лучшие рыболовецкие суда и сети, на него работают жители. Даже те, у кого есть свои лодки и рыбаки- сыновья: рыбу-то всё равно приходится продавать Сибано, а уж тот сам устанавливает цену. И ничего не поделаешь, так повелось из века в век. На деда и отца Сибано работали дед и отец Кодамы. Он и сам работал, пока были силы. Поработать на амимото успел и внук Эйдзи, который лежит теперь на циновке, укрытый одеялом.
В девятнадцать лет парень стал беспомощным и слабым, как старик, как камбала, наглотавшаяся воздуха. Не повезло парню. Он был ловцом на кавасаки Сибано, на том самом, мотор которого удалось починить их жильцу, механику Саваде. Полгода назад кавасаки попал в шторм — и Эйдзи здорово ушибло. Теперь он медленно угасает, и свеча его жизни становится всё короче и короче. Скоро она станет небольшим огарком, и тогда… Старый Кодама это твердо знает, ему так сказал два месяца назад врач из Сибецу. Тогда дед и внук с трудом добрались до этого городишка и, вручив господину доктору липкие от пота, тяжким трудом добытые иены, с тревогой и надеждой ждали ответа. Доктор попался старый и хороший. Ему не напрасно платили деньги. Не торопясь, он долго и внимательно выслушивал, мял и простукивал больного. Потом, выпроводив Эйдзи из приемной, сказал старику:
— Понимаете ли, уважаемый Кодама-сан, — это серьезный случай, очень серьезный. Да, весьма прискорбно, но это так. Поможет только операция, а для этого больного надо отвезти в Хакодатэ или Саппоро. Я дам вам адреса. К сожалению, операция дорогая, она будет стоить…
Когда Кодама услышал цену, в его глазах потемнело, таких денег в их роду никогда не видели.
— Искренне сожалею! — прощаясь, сказал врач.
* * *
Теперь Эйдзи умрет. Ну, где они могут взять денег? Кто им поможет? Мать Эйдзи работает на того же Сибано. У хитрого амимото ничего не пропадает. На окраине деревушки он построил фабрику удобрений — длинный деревянный сарай. Здесь от зари и до зари жены и дочери рыбаков перерабатывают рыбьи головы. Известно — женщина стоит дешевле, а работает столько же. Дыша зловонием, они выпаривают, потом высушивают рыбьи головы и, наконец, перетирают их в серый порошок. Удобрения нужны всем, после войны их не хватает, и ловкому Сибано рыбьи головы приносят большой доход.
В порыве горя мать Эйдзи как-то сказала:
— Я бы себя продала, чтобы спасти сына, но кому я такая нужна?
— Был бы у тебя муж умнее! — сердито ответил Кодама.
Старик не хочет и слышать имени покойного зятя. Тот после женитьбы стал слишком своенравным. Подумать только, отказался быть рыбаком и завербовался на поселение в Маньчжурию!.. Первые письма были хвастливыми — он получил землю, дом, лошадь. Но спустя два года весточки перестали поступать, вместо них прибыла дочь с маленьким внуком, которого старик ещё не видел. Зять же остался лежать в чужой, ещё более холодной, чем на Хоккайдо, земле. Лишь от дочери старик узнал правду. Им там действительно дали и землю и дом. Только сначала из деревни выгнали всех китайцев. Японцев- колонистов вооружили винтовками, чтобы защищать захваченное. В одной из перестрелок с бывшими хозяевами земли зять был убит. Да и остальные землей попользовались недолго — русские выгнали их, как захватчиков. Нет, чужое добро никогда впрок не пойдет. Это Кодама знал твердо. И если бы зять тогда его послушал, кто знает, как было бы… Ведь не всех на войне убивали. Вот на их деревню ни одна бомба не упала — боги миловали. И американцев в их деревне тоже не было. Только иногда по заливу Номуро скользнет серый силуэт военного корабля под их флагом.
«Кончается наш род, кончается», — снова горестно подумал старик. В море умер дед Кодамы, в море остались его отец, брат. Это судьба. Ведь судьба и тень следуют за человеком повсюду, и каждый настоящий рыбак должен быть готов к этому, у каждого свой удел. Но обидно, что он, Кодама, умрет на земле. А впрочем, не всё ли, равно. Что это за жизнь?.. Только вот внук, Эйдзи…
Море забрало всех в их роду. Оно ужасно в гневе. Штормы, тайфуны, страшная цунами — всё это знает Кодама. Он многое повидал. И льды в Охотском море, и пальмы на Гаваях, когда они отправлялись на лов тунца в теплые края. Море и теперь кормит его, но уже не так, как раньше, а как нищего — подаянием. Когда в отлив оно медленно отступает от берега, Кодама вместе с другими стариками, детьми и безработными роется в том, что оставляет море: водоросли, рачки, ракушки. При удаче он торопится домой, чтобы накормить Эйдзи, а тот просит рисового отвара. Да, полезней, чем рисовый отвар, на земле нет ничего. А теперь старый Кодама дошел до того, что может предложить внуку только кипяток. Когда поселился жилец, он хоть иногда подкармливал внука, делился последним. Но хороший человек Савада ушел в море…
Он ли, Кодама, не молит богов, чтобы они спасли Эйдзи? Каждый день посещает деревенский храм. Правда, храм небогатый — несколько пар столбов с перекладинами образуют ворота, за которыми навес для приношений богам. Проходя под воротами, Кодама старательно и громко хлопает в ладоши, оповещая богов о своём прибытии. Потом он страстно молит их вернуть здоровье внуку. Но, видно, и к богам молитва бедняка доходит позже других. Ни на земле, ни на небе бедному нет поддержки…
Старик очнулся от своих мыслей и нагнулся над внуком: тот спал, прикрыв глаза длинной, мосластой кистью руки. Дед осторожно встал, пошарил в кармане, достал щепотку табаку. Не спеша набил бамбуковую трубку, прикурил, приподняв закоптелый колпак фонаря, и вышел из дому. Ночь была густо-темной. Невидимое море грузно шумело тут же поблизости. Старик мог с точностью до сантиметра определить расстояние до уреза воды: так он узнавал время. По запаху мог найти, где вчера выгрузили сушиться морскую траву и где рыбаки разделывали для себя плоскотелую камбалу.
Кодама медленно прошел к морю, туда, где среди бесчисленных вытащенных на сушу суденышек стояла и его лодка, старая, видавшая виды посудина, — последнее, что у него осталось. Он хотел её продать амимото, но тот только усмехнулся и ответил, что для его кухни есть дрова получше, а такое просоленное старье и гореть не будет. Что правда, то правда. Это дерево уже не загорится, слишком много соли оно впитало. Старик нащупал в темноте нос лодки и ласково погладил шершавые доски. Потом сел на
