вид на далекие устремленные ввысь дома, тонкие и полосатые, как иглы дикобраза. На горизонте — то ли одинокая кряжистая гора, то ли колоссальная лобастая голова человека с окладистой бородой.
Этот мир казался пустым. Не слышно ни птиц, ни комаров. На остановке тщетно ожидали пассажиров глайдеры с распахнутыми дверцами, по небу лишь раз пронесся одинокий птерокар. Хэнг направился в самую чащу по узенькой, но утоптанной дорожке. Впереди, послышался многоголосый и веселый детский крик. Лишь сейчас Вин сообразила, что до этого не видела здесь на Земле ни одного ребенка. Штурман провел ее через хлещущие по рукам кусты на просторную поляну перед сказочным домиком — с расписными окнами и изогнутой крышей красной черепицы. Десяток галдящих ребятишек сгрудился вокруг сухоньких старичка и старушки, угощавших их кренделями.
— Хэнрих! — вскрикнула, обернувшись, старушка. Ее выцветшие глаза смотрели на штурмана с любовью. Старичок хлопнул Хэнга по плечу, быстро говоря что-то на непонятном Вин языке. Притихшие дети обступили сцену семейной встречи.
— Это мои родители, Фридрих и Марта, — пояснил Хэнг. — А это Вин, гостья с Гиганды, можете проверить на ней свой алайский…
— Добр пожжалуват! — степенно поклонился Фридрих, приподняв шляпу с пером.
— Пойдем в дом, я познакомлю тебя с Эльзой, — Хэнг потянул ее к дому, но с крыльца уже сбегала молодая светловолосая женщина. Штурман подхватил ее на руки, и они закружились, не замечая больше ничего вокруг.
— Прошу Вас, милочка, — старушка взяла Вин за руку. — Сын предупредил, что Вы устанете с дороги, я провожу в Вашу комнату.
Вин проснулась поздно вечером, потихоньку оделась и, скрипнув дверью, вышла на открытую веранду. Небо оставалось еще прозрачно-голубым, но внизу уже разлились плотные сумерки. На перилах сидел, подобрав под себя лапы, упитанный гладкошерстно-серый кот. Он скользнул равнодушным взглядом, а потом вдруг пристально уставился в пустой угол. Шерсть на загривке поднялась дыбом, под шкурой напряглись мускулы, из пасти вылетел шипящий плевок. В углу проявилась мимикрирующая ящерица Варра, издала ответное шипение. Кот презрительно отвернулся и спрыгнул в темноту.
Из соседнего окна лился приглушенный свет. Был слышен диалог на незнакомом языке. Его смысл, впрочем, нетрудно было понять — мама уговаривала маленького отправиться в кроватку. Мелодичный голос запел колыбельную, потом все стихло и свет погас. Через некоторое время на веранду осторожно вышла давешняя светловолосая красавица.
— Уснул, — сказала она еле слышно. — Давайте, спустимся в сад.
Они прошли по светлеющей дорожке к деревянной скамье, укрытой плотной тенью от деревьев.
— Вы так чисто говорите по-алайски, — заметила Вин.
— Я алайка, — блеснула в темноте улыбка, — приехала сюда после замужества. На Гиганде меня звали Еза. Зовите меня так…
— Наверно, это было сильное чувство, чтобы оставить ради любимого родной мир?
— Да, надо очень любить, чтобы быть готовой ждать так долго. Последний раз я видела мужа воочию восемь лет назад.
— Но мне показалось, Ваш сын… Ему никак не дашь больше пяти, — Вин запнулась и мысленно поблагодарила сумерки, скрывшие, как она вдруг покраснела.
— И тем не менее, это сын Генриха, — сказала Еза с мягкой усмешкой, — не забывайте, мы на Земле. Перед тем, как Генрих улетел, мы с ним сходили в Институт жизни, оставили оплодотворенную клетку. Когда я поняла, что не выдержу больше, если не увижу рядом с собой частицы любимого, попросила активировать процесс. Вынашивала, конечно, сама, хоть на меня и смотрели, как на дикарку.
В словах Езы слышалась печаль:
— Тут практически никто не может, чтоб сами… У них в прошлом веке генетические эксперименты чуть ли не на сельских фермах делали, скрещивали корову с крабом. Били Природу вдребезги! С людьми, конечно, меньше, но то же. И вот теперь самим ни зачать, ни родить, всё через машину. Да и не стремятся они рожать. Вечные дети: взрослые дети, старые дети. Не живут, а играют — от яслей до дома престарелых. Для каждого в любом уголке планеты всегда найдется уютная комната со всеми удобствами. Зачем, спрашивается, семью заводить, свой дом строить? А у Вас, Вин, есть дети?
— Нет, — Вин смущенно потупилась, — нет пока. Как-то некогда было о детях подумать.
Над волнистой кромкой леса поднялся ослепительно белый шар, глобус с синеватыми пятнами неведомых континентов. Это была Луна, которая так потрясла Гага. Да и кого бы не очаровало это фантастические зрелище.
— Завидую землянам, — смогла, наконец, произнести Вин. — Как они должны благодарить Создателя, что могут вот так запросто смотреть на другую планету. Прямо будто ты летишь в космосе.
— То же самое о небе Гиганды скажет житель Саракша с непроницаемыми тучами, — ответила Еза, — вот, мол, вы, гигандийцы, не цените великолепия звездного неба вашей планеты, а у нас нет ничего подобного… А землянам, нет, не завидуйте. Они бесплодны. Не только в смысле детей. Этот мир замер в сытости и благополучии. Еще не так давно у них была своя пружина — любопытство. Они видели смысл жизни в непрерывном познании. Жили просто потому, что это интересно; даже в искусстве искали вдохновение к творческому штурму. Любопытство толкало землян от звезды к звезде, от одной тайны природы к другой. И знаете, что, в конце концов, их остановило? Прогрессирующая специализация, бесконечность частных проблем! Оказалось, что полученной информацией практически не с кем поделиться. Кроме самого тебя и немногих коллег никому в общем нет дела, чем ты там у себя занят. Ну, кроме КОМКОН-2, конечно… Только в Комиссии по контролю и сохранились последние полилоги от безопасности!
Чувствовалось, что Еза уже не раз говорила на эту тему:
— И ведь не от науки идет эта специализация. От человека! Все обидчивы, как мальчишки; каждый хочет быть первым, пусть для самого себя, в своей узкой отрасли. И нет никакого внешнего стимула для обмена мнениями, соревнования на научном поле. На Гиганде, даже на Саракше по любой важной теме у каждого уважающего себя государства свой национальный институт. А таких государств, между прочим, не один десяток. И в институтах этих от ученых требуют не самовыражения, а реального дела, чтобы не хуже, чем у остальных! А здесь? Меньше, чем всеземной институт не открывают — не солидно; держать в таком институте двух научных светил — не серьезно, другому нужен свой институт, новое направление в науке.
Притихшая Вин затаилась в углу скамейки, подавленная обрушившимися на нее эмоциями.
— Извините, Вин, я наверное Вас совсем заболтала, — вымученно рассмеялась Еза. — Хотите, покажу Вам солнце Гиганды. Вот это Полярная звезда. От нее ковшик, созвездие Малой Медведицы. А ниже, вон там — Сигма Дракона, Гига… Этот свет, который мы сейчас видим, освещал Гиганду восемнадцать лет назад. Я тогда только университет закончила, мечтала сделать людей счастливыми, избавить от борьбы за кусок хлеба… А, может, нельзя лишать людей борьбы. Вдруг они людьми быть перестанут, а до богов не дорастут. Я думаю, может, на Гиганду вернуться. Слышала, жизнь у вас налаживается. Уговорю мужа, чтобы взял с собой, а потом там и останемся.
Вин, поколебавшись минуту, поведала о Гиге. Пока она говорила, Еза не произнесла ни звука. Только когда Вин замолчала, выдохнула воздух.
— Спасибо, что рассказали… Могла бы не успеть. Собиралась бы, собиралась. А времени-то мало остается.
— Еза, Вы хотите вернуться?
Алайка недоуменно посмотрела на Вин мерцающими во тьме глазами:
— Но ведь Вы же возвращаетесь!
Нуль-кабиной на плоской крыше Мирового Совета пользовались в основном любители прыжков на дегравитаторах. Колоссальное полуторакилометровое здание было втрое выше стоящего поодаль Дворца Советов, увенчанного гигантской скульптурой куда-то указующего древнего вождя. Дворец-постамент был построен в эпоху, когда город являлся столицей только шестой части планеты. Сейчас же он был лишь памятником архитектуры, как просматривавшиеся внизу сквозь облачную дымку кирпичные стены и башни
