— У Бюшеля.
— Верно. Как всегда. Собралась и постановила, к примеру, обнести назавтра хоть все того же Мозера подчистую. Решили, проголосовали… И тут Бюшель, который, строго говоря, и права голоса-то не имеет, лениво так, со своего места, говорит: а сдается мне, парни, все это затея глупая. Вот почему и вот почему. Надо не так. Вот как надо. И что? Да уже через минуту каждый из вас будет повторять его слова. С решением Бюшеля согласятся все — с любым решением, хоть бы и противоречащим вашему желанию.
— Так если дело говорит…
— А он всегда дело говорит. Потому и выжил; и «Кревинкель» сохранил потому же. Где все те, кто когда-то верховодил в старых кварталах? Старичье — где?
— На том свете, — пожал плечами Финк, и он уточнил:
— Иными словами, вы их вырезали. Всех. Потому что мешали вам, молодым, своими порядками; вырезали их — а после взялись друг за друга. Так, или я что-то путаю?
— Ну, так, — отвел глаза тот. — Время такое было. Чума, да еще голод, да не первый год; старичье для себя последние куски отбирало — это-то ты еще застал, помнишь?.. Чего они еще ждали? Что мы и дальше крыс будем жрать?.. Само собой, пустили их под нож. А насчет «друг за друга взялись» — так это уже другое. Кое-кому попросту понравилось вот так, беспредельно. Они следующим «старичьем» бы и стали, ничем не лучше.
— А кто подал мысль избавиться от беспредельщиков? — уточнил Курт, и тот умолк. — У вас самих мозгов бы не хватило выстроить такую дальновидную цепь рассуждений. Ведь то, что перерезали эту часть молодежи — это и было началом установления порядка, который есть сейчас. Кто призвал вернуться к идее сходки вместо того, чтобы вот так, на улицах разбираться?.. Уверен, я знаю, кто.
— Бюшель…
— Вот именно. Бюшель, который всегда умел и держаться в стороне, и во все вникать. И теперь — скажи мне, Финк: так есть главный в маленьком городе, причем давно уже, или все действительно решает сходка?.. Вот об этом я и говорю. Я не призываю тебя устроить еще одну ночь длинных ножей, перебить всех главарей и волевым решением объявить себя императором кельнского дна. Просто добейся того, чтобы, услышав твое слово после уже вынесенного решения сходки, тебе сказали не «пошел ты, Финк», а «дело говоришь». И чтобы это повторилось не раз. Чтобы в случае споров за советом шли — к тебе. В этот момент ты и начнешь становиться главным.
— Как у тебя все просто на словах, Бекер, — покривился тот тоскливо. — А с чего ты взял, что у меня такое получится?
— Ты мозгами вышел, — пояснил Курт просто. — Как я уже сказал — чтобы выжить после всего, что было, надо иметь не пяток парней под рукой и кулаки побольше; кулачонки у тебя, замечу, не здоровей моих, да и чтобы эти парни не порешили тебя же, иметь надо в первую очередь мозги и уметь ими двигать. Ты умеешь.
— Хочется заполучить в агенты не воришку-мелочевщика, — хмыкнул Финк тихо, — хочется, чтоб вам большой человек стучал?
— А тебе не хочется быть большим человеком со связями в Конгрегации?.. Бюргером — тебе не по душе, однако ж, запросы у тебя по жизни не для твоего нынешнего положения. Не намеревался же ты всю жизнь провести вот так, тихой мышью не выше пола? Ведь понимаешь, что я прав. Ведь почему-то же ты сюда пришел.
— Как ты ловко все повернул, Бекер, — вздохнул тот, — словно мне же и одолжение сделал… Только вот тобой упомянутые связи в Конгрегации — не всем так понятно, для чего они нужны, как мне. Может, подскажешь, как им это объяснять? Ведь о том, что я с тобой в знакомстве, что сведения подбрасывал — уже все знают. Даже знают, что одного из наших сам же тебе в руки дал, вместо того, чтобы разобраться с ним, как положено, как понятия велят.
— Я правила чту, — отозвался Курт, не замедлив. — Все, в которых есть хоть толика справедливости. Я этому служу, позволь напомнить. Справедливости и милосердию. Если справедливость требует, чтобы Шварц был наказан в соответствии с законами, существующими в обществе, к коему он относится — да ради Бога; заслуживает ли он милосердия — решите сами. Где мы встречались полгода назад — помнишь?
— Ну… — настороженно согласился Финк; он кивнул:
— Сегодня, когда темнеть начнет, я его там выпущу. Остальное — это ваше дело.
— Да? — уточнил тот с сомнением. — А начальство тебе за это по черепу не настучит?
— Честно говоря, Финк, — пояснил он доверительно, — твой Шварц в наше дело не укладывается. Торжественное сожжение главного малефика — это всем понятно и интересно. Мясника вон четвертовали за убийства. А этот… По какому обвинению его вести? Магистрату, разве, подарить — там наверняка на него что-то есть; так у бюргермайстера и без него есть чем заняться. Скажем так, нам он не нужен, а если для установления хороших отношений с твоими приятелями тебе он пригодится — бери. Не жалко.
— Ценю откровенность, — поморщился тот. — А парни оценят возможность самим поквитаться, тут ты прав.
— Поступайте, как сочтете нужным. Замечу только вот что. Вина на парне есть, однако данный ему шанс он, поверь, оценит; я говорил с ним долго, и — доверься моему умению разбираться в людях. Если позволите вернуться живым, он через уши вывернется, заглаживая вину. А
— Намекаешь, чтоб я за него голос поднял? За того, кто меня…
— Внимательное отношение к людям, Финк, — напомнил он мягко. — Попробуй, увидишь, тебе понравится. Имеешь шанс получить надежного человека… надежного, надежного, я знаю, что говорю. Если тебе удастся Шварца отмазать — за спасенную жизнь и репутацию он тем, кто против тебя, глотку порвет.
— Знаешь, что говоришь; сам такое провернул, да? — тихо пробормотал тот и, встретив укоризненный взгляд, отмахнулся: — Ладно. Я подумаю.
— Припомни, с чего все началось — и поймешь, что любой из вас, даже ты мог вот так вмазаться… Впрочем, это ваше дело.
— Я?.. — переспросил тот хмуро и, на мгновение умолкнув, нервно ковырнул пальцем свежую царапину на костяшке, снова отведя взгляд. — Я вот что еще хотел узнать, Бекер, прежде чем уйти… — выдавил Финк через силу. — Ты ведь живьем взял того гада, что детей кромсал, так?.. Допрашивал, понимаю… Скажи мне честно — та девчонка, что первой зарезали… Резать-то, как я понимаю, все равно колдун должен, чтобы вызвать кого они там хотели, но я-то… Ее ж поимели перед смертью, так?.. или вовсе чуть ли не после… Понимаю, опоили меня или что там они сделали, понимаю, что ничего не соображал, но… У них, если припомнить историю с моим парнем, человечек такой имеется — велит, что хочет, а кто-то делает…
— Нет, Финк, — отозвался он твердо, и когда придирчивый взгляд поднялся навстречу, выдержал его спокойно. — Изобразить насилие, особенно, когда труп так исполосован — это несложно. Ты ничего такого не делал.
— Так ведь — помнишь, я говорил?.. сквозь сон что-то такое… в памяти осталось…
— Та щуплая, что была в «Кревинкеле», — пояснил он, не дрогнув. — Именно на случай, если что-то останется в памяти, ее и подложили… Ты чист. Можешь успокоиться.
— Не врешь? — с надеждой уточнил Финк, и он кивнул на Распятие напротив, придав лицу выражение такой строгости, что бывший приятель покривился:
— Поклясться? Слову уже не веришь?
— Да ладно… — смятенно отмахнулся тот. — Просто, чтоб успокоиться. Не хотелось бы, знаешь, о себе такое узнать. Точно извращенец какой. Волей, там, или неволей… все равно, погано как-то…
— Успокойся, — безмятежно улыбнулся Курт, поднимаясь. — Ты нормальный парень, пробавляющийся исключительно взрослыми живыми девицами… как ты там сказал? с сиськами. Судя по Эльзе, это в твоих предпочтениях основное.
— Не трожь девку, — строго возразил тот. — Она нормальная… Ну, ладно, Бекер, если ты все сказал… Хорошо, договорились. Стану вторым Бюшелем и буду верховодить в старых кварталах, если прежде не упокоят… Я только вот еще что хотел сказать. Ты, когда узнаешь, в какой город тебя направят отсюда, если
