ничего. Внешность, приблизительный возраст — и все. Узнать о ней что-то можно, лишь если нам сильно посчастливится. Или когда отыщем ее приятелей. Предлагаю уповать на это.
— Optimista, — хмыкнул сослуживец угрюмо. — Еще новостей подкинуть?
Курт, нахмурясь, переглянулся с подопечным и, снова переведя взгляд на Ланца, осторожно осведомился:
— Хороших или плохих?
— А это уж ты сам решишь. Знаешь ли, все в этом мире относительно, абориген — худа без добра нет, и самое скверное может оказаться на поверку чем-то весьма неплохим, равно как и…
— Дитрих!
— Да, — встряхнул головой тот, согнав улыбку с лица, и вздохнул уже серьезно: — Пришел ответ на запрос Керна его приятелю в попечительском отделе. И на твой — в ректорат академии. Если верить Рихарду Мюллеру, кураторам неизвестны доскональности прошлого дознания; лишь то, что им было предоставлено в качестве отчетов, то есть, собственно обвинение осужденным, имена, факт твоего внедрения к ним и участие руководства академии в их аресте. Всё. О твоем незаконопослушном приятеле никому не ведомо.
— Если верить Рихарду Мюллеру, — повторил Курт с нажимом; Ланц усмехнулся:
— Знаешь, я бы скорее усомнился в беспорочности нашего старика или себя самого, нежели этого реликта Конгрегации — вот уж кто Domini canus canis[44] без шуток. Свирепый, верный и нещадный. И, поверь, если где-то кому-то в попечительском отделе известно о твоих связях с кельнскими шайками в прошедшем дознании, то информация эта пришла путями окольными, и Мюллер об этом в самом деле не знает.
— Пусть так; а что академия?
— В святом Макарии, — продолжил Ланц со вздохом, — также полная пустота. Факт участия в деле Вернера Хаупта по прозвищу Финк известен ректору отцу Бенедикту и кардиналу Сфорца, и никаких документов, в коих были бы изложены эти сведения, не существует. Выводы, абориген, делай сам.
Курт промолчал, неспешно поднявшись и прошагав к узкому окну, сквозь мутный пузырь которого тянуло холодом; остановился, прислонившись лбом к ледяному камню.
Выводы были просты и не слишком утешительны. Вывод первый оставлял необходимость признать двоедушными высшие чины академии святого Макария, чего он не мог допустить так же наверняка, как невозможно было вообразить себе, что небеса в одно прекрасное время станут янтарно-зелеными, и по ним запляшут синие в клетку демонята. Вся новая Конгрегация, вся ее относительная свобода от Рима и его установлений, вся с каждым годом утверждающаяся суверенность Германии вообще — зиждились на этой самой академии, на этих людях; все это и было создано ими и лишь ими поддерживалось, посему ничего, что могло бы пустить трещину в этом фундаменте, никто из них не совершил бы. Главы кураторского отделения Курт не видел ни разу, не знал его вовсе, однако, если судить по тому, что он успел узнать о Рихарде Мюллере от Керна, предположения о его возможном двурушничестве также неосновательны.
Второй же вывод предполагал то, что уже было высказано им Финку, а именно — в деле замешан кто-то из его знакомых, а если говорить вернее — этот кто-то из его шайки, из его приближенных, ибо о факте недавнего сотрудничества с Куртом знали лишь его люди, и более никто.
— Стало быть, так, — произнес он, наконец, отойдя от окна и усевшись снова на скамью, зябко потирая ладони. — Conclusio[45]. В среде уличных подонков есть купленный либо каким иным образом полученный к сотрудничеству человек, который предоставил преступникам необходимую информацию.
— Почему не «преступник
— Потому, что кто-то же завалил, ignoscet mihi dictio[46], нашу Далилу далеко вне пределов Кельна? — пояснил Курт с усталым сарказмом. — Одно это говорит вполне логично об участии как минимум двоих. Здесь действуют несколько рук, и происходящее именуется громким словом «заговор»…
— Опять, — мрачно вздохнул Бруно, и он кивнул снова:
— Да, опять.
— Везет тебе на заговоры, как покойнику на мух.
— И это тоже нельзя упускать из внимания, — согласился Курт серьезно. — Вполне можно допустить, что некто желает скомпрометировать Конгрегацию, используя меня лично. Для того, чтобы показать Конгрегацию в невыгодном свете, теперь достаточно будет упомянуть, как при первом моем деле погиб мой главный свидетель, барон, пусть и невысокого полета, как завершение второго дела ознаменовалось казнью кельнского архиепископа, герцога и графини — на сей раз уже солидные особы… и в довесок к этому — дело о гибели детей видных горожан (по их задумке) должно развалиться, оставив после себя упадок и признание моей (и Друденхауса, а ergo — и Конгрегации) несостоятельности. Если дело повернуть упомянутым мною образом, Император может решить, что ему не нужно сотрудничество с теми, кто развлекается уничтожением баронов и герцогов, и тогда он отвернется от нас. Сказать по чести, я затрудняюсь решить, кого он изберет в союзники, встань мы с его родовитыми подданными, так сказать, по разные стороны реки…
— Словом, — невесело подытожил Бруно, — так ли, этак ли, а предатель среди своих все равно есть — кто-то, кто именно тебя выбрал оружием для того, чтобы накрутить Инквизиции хвост. Это ты хочешь сказать?
— Я это
— И что это означает? — насупился подопечный. — Что его работа еще не выполнена?
— Он еще нужен — следить за ходом дела изнутри; Финк ведь не может молчать в ответ на вопрос «ну, как там?», который ему не могут не задавать его дружки по «Кревинкелю». Это — явная причина, но я вполне допускаю, что резонов для продления ему жизни может быть еще множество, причем, нам не ведомых и еще не понятных.
— Самый главный вопрос, абориген, — тихо встрял Ланц, — состоит вот в чем: будут ли еще убийства?
— А тебе нужен ли мой ответ? — так же негромко откликнулся Курт, и тот со вздохом опустил голову. — Разумеется, будут. Неизмеримые потоки дерьма лишь только омывают порог Друденхауса и пока еще не захлестывают окна, плеща нам в морды, а
— Доходчиво, — криво ухмыльнулся Ланц. — И что мы будем с этим делать? Если следовать твоей гипотезе, закономерность избрания жертв нехитра: дети обеспеченных родителей, от которых зависит благосостояние и stabilitas Кельна. Ледовщик, бюргермайстер… Кто еще может оказаться под прицелом? Профессора университета? Очередной делец?
— Кстати сказать, у бюргермайстера осталась еще дочь двенадцати лет, — вновь подал голос Бруно, и тот кивнул:
— Тоже нельзя исключать. Вот это был бы удар так удар.
— Еще два момента, — оборвал его Курт, задумчиво глядя на ладонь и разглаживая скрипящую кожу перчатки. — Первое — возраст детей; убитым около одиннадцати. Случайность или закономерность? Обоим детям Хальтера примерно столько же, однако у ледовщика есть семнадцатилетний сын, к коему, кстати сказать, перейдет его дело, когда настанет время. Не логичнее ли было убить именно его? Да, сейчас Шток в некоторой потерянности, отчего торговля его весьма пострадала; однако вскоре оклемается, либо же старший сын возьмет дело в свои руки — и оно вновь пойдет. Почему младший, если цель и в самом деле та, что мы рассматриваем? Двое детей, оба одиннадцати лет… Почему?
— Будь это убийца-одиночка, я бы предположил физическую слабость (или, к примеру, женщина), либо извращение. В нашем же случае — не знаю. Замечу только, что statistica пока невозможна, двое убитых — не показатель. Сейчас я на твой вопрос ответить не готов, тем не менее, абориген, мысль стоит
